В наши дни самое время перечитать «Былое и думы». Торопиться надо, пока Стариков и ему подобные не добились внесения Герцена, Салтыкова-Щедрина, Гоголя в список запрещённой литературы. Реально такие требования есть в выступлениях и книжках этих «друзей».
Разоблачение николаевской России потрясающе по своей остроте. Вдруг обнаруживается, что у сталинизма нет никаких инноваций. Переселение народов? Было при Николае Палкине (да и позже с изгнанием черкесов). Коррупция? Баснословная. Беспредел губернаторов? Всё-всё имело место и повторялось в сталинское время. Не как фарс, однако!
Но не разоблачениями сильна проза Герцена. Внезапно обнаруживаешь, что это абсолютно современный, живой текст экзистенциалиста, опередившего по строю ощущений свою эпоху на сто лет. Герцен именно экзистенциалист в самом точном смысле слова. Идёт он в своём импульсе от Лермонтова. Ближайшая к «Былому и думам» книга — «Герой нашего времени».
Но у Лермонтова ещё нет сосредоточенной чистоты и полноты этого состояния. Демонизм, романтизм... Это предшествующий этап. Это протоэкзистенциализм. Лермонтов, безусловно, ярчайшая звезда. Прав Мережковский, сказав, что он опередил «Заратустру», и Ницше перед ним только эпигон.
Кьеркегор, который считается основоположником экзистенциализма, это сухая ветвь, протестантский тупичок с узколобой и скучной этикой. «Или-или» сейчас читать как минимум тяжело, если ты не пыльный профессор. А ведь написано примерно в ту же эпоху, что и «Герой...»
«Былое и думы» — антитеза к синдрому Печорина. Не только потому, что Лермонтов глубоко аполитичен, несмотря на юношеское стихотворение. Сам «герой» есть холодная тёмная тень, предшествовавшая живому Герцену.
Что же общего? И Печорин и герой «Былого...» выделяются из этой жизни, как реальные существа среди манекенов. Они трёхмерны в нарисованном пространстве. И этому пространству не помогает то, что оно состоит из поражений и боли других людей...
Задался вопросом, не на Герцена ли намекал Достоевский Ставрогиным: «гражданин кантона Ури»? Герцен ведь стал швейцарским гражданином после отъезда из Лондона.
Линия, начатая Герценом, далеко не закончена. Есть что-то в его борьбе, в чувстве отчаяния и поражения нечто грозное и незаконченное.
В наши дни самое время перечитать «Былое и думы». Торопиться надо, пока Стариков и ему подобные не добились внесения Герцена, Салтыкова-Щедрина, Гоголя в список запрещённой литературы. Реально такие требования есть в выступлениях и книжках этих «друзей».
Разоблачение николаевской России потрясающе по своей остроте. Вдруг обнаруживается, что у сталинизма нет никаких инноваций. Переселение народов? Было при Николае Палкине (да и позже с изгнанием черкесов). Коррупция? Баснословная. Беспредел губернаторов? Всё-всё имело место и повторялось в сталинское время. Не как фарс, однако!
Но не разоблачениями сильна проза Герцена. Внезапно обнаруживаешь, что это абсолютно современный, живой текст экзистенциалиста, опередившего по строю ощущений свою эпоху на сто лет. Герцен именно экзистенциалист в самом точном смысле слова. Идёт он в своём импульсе от Лермонтова. Ближайшая к «Былому и думам» книга — «Герой нашего времени».
Но у Лермонтова ещё нет сосредоточенной чистоты и полноты этого состояния. Демонизм, романтизм... Это предшествующий этап. Это протоэкзистенциализм. Лермонтов, безусловно, ярчайшая звезда. Прав Мережковский, сказав, что он опередил «Заратустру», и Ницше перед ним только эпигон.
Кьеркегор, который считается основоположником экзистенциализма, это сухая ветвь, протестантский тупичок с узколобой и скучной этикой. «Или-или» сейчас читать как минимум тяжело, если ты не пыльный профессор. А ведь написано примерно в ту же эпоху, что и «Герой...»
«Былое и думы» — антитеза к синдрому Печорина. Не только потому, что Лермонтов глубоко аполитичен, несмотря на юношеское стихотворение. Сам «герой» есть холодная тёмная тень, предшествовавшая живому Герцену.
Что же общего? И Печорин и герой «Былого...» выделяются из этой жизни, как реальные существа среди манекенов. Они трёхмерны в нарисованном пространстве. И этому пространству не помогает то, что оно состоит из поражений и боли других людей...
Задался вопросом, не на Герцена ли намекал Достоевский Ставрогиным: «гражданин кантона Ури»? Герцен ведь стал швейцарским гражданином после отъезда из Лондона.
Линия, начатая Герценом, далеко не закончена. Есть что-то в его борьбе, в чувстве отчаяния и поражения нечто грозное и незаконченное.