Илья Кормильцев умер в Лондоне 4 февраля в 10 часов утра. Перед смертью он произнес шахаду, повторяя по-арабски исповедание исламской веры за своим другом, живущим в Великобритании русским мусульманином, который был с ним в дни болезни и на руках которого Илья умер.
Илья Кормильцев шел к этому всю свою сознательную жизнь. Еще в советские годы, будучи далеким от Ислама, а, возможно, и от религиозности как таковой, Илья настолько глубоко прочувствовал фундаментальную несправедливость человеческого сообщества, настолько глубоко понял изъян в устройстве окружающего нас мира, что превратился в духовный символ для многих людей, несущих в своем сердце протест. Он стал вождем интеллектуального протеста, того, который стоит выше оптимистических ожиданий, связанных с переменами. Кормильцев и Цой вдвоем, но совершенно по-разному, стали воплощением духа времени. Цой — это новое экзистенциальное осознание своего одиночества в мире, которое приходит к молодому человеку после того, как для его поколения умирает слепая вера родителей и не работает больше врожденное доверие обывателей к системе. Цой — это новое мужество, рожденное отчаянием, но вместе с тем и побуждение к действию: он не рвет с социальной сущностью личности, он не перечеркивает веру в Историю.
Кормильцев в какой-то мере стоит над схваткой, но не как сноб, презирающий все стороны конфликта. Он открывает себе и тем, кто следует за ним, что проблема не в частной ошибке той или иной партии, а в глобальном дефекте самого устройства жизни. «Время перемен» для него ничего не значит, потому что сами эти перемены никуда не ведут. «За красным рассветом — розовый закат», — вот что такое для Кормильцева перемены!
Но это именно потому, что его протест носит безусловный характер. А раз так, то этот протест приобретает теологическое измерение. Духовная оппозиция Ильи выходит за пределы контекста обманутых и потерянных поколений, разбитых иллюзий, проигранной эпохи и т. п. Это оппозиция именно отсутствию высшего смысла. Все, что сделано Кормильцевым, все, что им написано, переведено, издано — посвящено отрицанию бессмысленности. В этом его фундаментальный трансцендентный оптимизм совершенно иного свойства, чем у тех, кто, как говорится «имеет простые человеческие чаяния», надеется на лучшую жизнь. Оптимизм (если тут вообще уместно это слово) у него был теологический, непонятный большинству современных людей.
Вот почему Илья остро интересовался Исламом. Ислам есть единственная религия в духовной истории человечества, которая ставит вопрос о Смысле, противостоящем абсурду. Вопрос о ценности, внутреннем оправдании быстротекущего, конечного времени. Ислам ставит этот вопрос перед человеком как вызов, указывая на трагичность и неопределенность каждой индивидуальной ситуации, равно как и ситуации, в которой находится все это бытие в целом. Ни в одной метафизической доктрине нет такой напряженной драмы непосредственного решения, от которого зависит судьба творения: «сейчас или никогда!»
Революционный радикализм Ислама, пришедшего в наш мир не для того, чтобы «подтвердить», а для того, чтобы «преодолеть», воплощен в одном ключевом слове — «джихад». Это слово производное от «джахд» — усилие. Невозможно себе представить что-то более противоположное вальяжной и всеприемлющей мудрости язычников. У них — следование естеству, плавание по течению, «дао». У мусульман — противостояние, поворот вод вспять, путь против «естественного хода вещей» — джихад.
Это слово становится названием одного из сайтов, созданных Ильей в последние пару лет, его любимого детища в Интернете. Достаточно выйти на этот сайт, чтобы оценить всю многосторонность и объемность пути Кормильцева к окончательному принятию Ислама.
Издательство «Ультра. Культура» было единственным в РФ, издававшим книги в защиту политического, борющегося Ислама. Взаимодействуя с сугубо мусульманским издательством «УММА» «Ультра. Культура» учредила премию «Исламский прорыв», присуждавшуюся за лучшие достижения в деле понимания и защиты Ислама на «культурном фронте». В издательстве Кормильцева выходили книги, совершенно не совместимые с идеологической конъюнктурой сегодняшней России; книги, плюющие на возрожденное церберство и полицейщину наших дней. Поэтому, естественно, у издательства были административные проблемы. Серьезные люди в погонах нелицеприятно отзывались об этом издательстве. Но как тексты Ильи Кормильцева в исполнении Бутусова были интеллектуальным маяком в дурашливо-хороводную эпоху Горбачева, так и издательская деятельность «Ультра. Культуры» светила избранным с другого берега в нахмуренно-выжидательную эпоху Путина.
А теперь, пожалуй, главное. Илья Кормильцев был неизмеримо больше всего, что он делал и успел сделать. Есть люди, максимум которых реализован в их творческом продукте. О таких говорят: «Он превзошел сам себя, создав такой-то шедевр. Умри, лучше не сделаешь!» Так вот, все, что проявил Илья — при всей значимости и глубине этого — есть лишь легкий намек на его подлинную значимость. Редко, от кого с первых же мгновений контакта исходит такая непостредственная очевидность внутреннего субъекта, которая исходила от Ильи. Это не то, что расхожим образом принято называть «личностью»: такой-то, дескать, Личность! Кормильцев являл собой вот именно что не «личность», а субъекта, свидетеля, нерастворенного в бытии, не смешивающегося с миром, в который «вброшен».
И от этого у собеседников Кормильцева рождалось ощущение непередаваемой глубины и чудесности каждой минуты общения с ним. Как будто встретился с каким-то самым своим близким родственником, которого наяву, в реальной жизни просто не бывает.
Мир стал беднее с уходом этого человека, а исламское сообщество стало богаче, ибо достойное имя Ильи Кормильцева теперь принадлежит истории лучшей из общин.
Предсмертная шахада
Илья Кормильцев умер в Лондоне 4 февраля в 10 часов утра. Перед смертью он произнес шахаду, повторяя по-арабски исповедание исламской веры за своим другом, живущим в Великобритании русским мусульманином, который был с ним в дни болезни и на руках которого Илья умер.
Илья Кормильцев шел к этому всю свою сознательную жизнь. Еще в советские годы, будучи далеким от Ислама, а, возможно, и от религиозности как таковой, Илья настолько глубоко прочувствовал фундаментальную несправедливость человеческого сообщества, настолько глубоко понял изъян в устройстве окружающего нас мира, что превратился в духовный символ для многих людей, несущих в своем сердце протест. Он стал вождем интеллектуального протеста, того, который стоит выше оптимистических ожиданий, связанных с переменами. Кормильцев и Цой вдвоем, но совершенно по-разному, стали воплощением духа времени. Цой — это новое экзистенциальное осознание своего одиночества в мире, которое приходит к молодому человеку после того, как для его поколения умирает слепая вера родителей и не работает больше врожденное доверие обывателей к системе. Цой — это новое мужество, рожденное отчаянием, но вместе с тем и побуждение к действию: он не рвет с социальной сущностью личности, он не перечеркивает веру в Историю.
Кормильцев в какой-то мере стоит над схваткой, но не как сноб, презирающий все стороны конфликта. Он открывает себе и тем, кто следует за ним, что проблема не в частной ошибке той или иной партии, а в глобальном дефекте самого устройства жизни. «Время перемен» для него ничего не значит, потому что сами эти перемены никуда не ведут. «За красным рассветом — розовый закат», — вот что такое для Кормильцева перемены!
Но это именно потому, что его протест носит безусловный характер. А раз так, то этот протест приобретает теологическое измерение. Духовная оппозиция Ильи выходит за пределы контекста обманутых и потерянных поколений, разбитых иллюзий, проигранной эпохи и т. п. Это оппозиция именно отсутствию высшего смысла. Все, что сделано Кормильцевым, все, что им написано, переведено, издано — посвящено отрицанию бессмысленности. В этом его фундаментальный трансцендентный оптимизм совершенно иного свойства, чем у тех, кто, как говорится «имеет простые человеческие чаяния», надеется на лучшую жизнь. Оптимизм (если тут вообще уместно это слово) у него был теологический, непонятный большинству современных людей.
Вот почему Илья остро интересовался Исламом. Ислам есть единственная религия в духовной истории человечества, которая ставит вопрос о Смысле, противостоящем абсурду. Вопрос о ценности, внутреннем оправдании быстротекущего, конечного времени. Ислам ставит этот вопрос перед человеком как вызов, указывая на трагичность и неопределенность каждой индивидуальной ситуации, равно как и ситуации, в которой находится все это бытие в целом. Ни в одной метафизической доктрине нет такой напряженной драмы непосредственного решения, от которого зависит судьба творения: «сейчас или никогда!»
Революционный радикализм Ислама, пришедшего в наш мир не для того, чтобы «подтвердить», а для того, чтобы «преодолеть», воплощен в одном ключевом слове — «джихад». Это слово производное от «джахд» — усилие. Невозможно себе представить что-то более противоположное вальяжной и всеприемлющей мудрости язычников. У них — следование естеству, плавание по течению, «дао». У мусульман — противостояние, поворот вод вспять, путь против «естественного хода вещей» — джихад.
Это слово становится названием одного из сайтов, созданных Ильей в последние пару лет, его любимого детища в Интернете. Достаточно выйти на этот сайт, чтобы оценить всю многосторонность и объемность пути Кормильцева к окончательному принятию Ислама.
Издательство «Ультра. Культура» было единственным в РФ, издававшим книги в защиту политического, борющегося Ислама. Взаимодействуя с сугубо мусульманским издательством «УММА» «Ультра. Культура» учредила премию «Исламский прорыв», присуждавшуюся за лучшие достижения в деле понимания и защиты Ислама на «культурном фронте». В издательстве Кормильцева выходили книги, совершенно не совместимые с идеологической конъюнктурой сегодняшней России; книги, плюющие на возрожденное церберство и полицейщину наших дней. Поэтому, естественно, у издательства были административные проблемы. Серьезные люди в погонах нелицеприятно отзывались об этом издательстве. Но как тексты Ильи Кормильцева в исполнении Бутусова были интеллектуальным маяком в дурашливо-хороводную эпоху Горбачева, так и издательская деятельность «Ультра. Культуры» светила избранным с другого берега в нахмуренно-выжидательную эпоху Путина.
А теперь, пожалуй, главное. Илья Кормильцев был неизмеримо больше всего, что он делал и успел сделать. Есть люди, максимум которых реализован в их творческом продукте. О таких говорят: «Он превзошел сам себя, создав такой-то шедевр. Умри, лучше не сделаешь!» Так вот, все, что проявил Илья — при всей значимости и глубине этого — есть лишь легкий намек на его подлинную значимость. Редко, от кого с первых же мгновений контакта исходит такая непостредственная очевидность внутреннего субъекта, которая исходила от Ильи. Это не то, что расхожим образом принято называть «личностью»: такой-то, дескать, Личность! Кормильцев являл собой вот именно что не «личность», а субъекта, свидетеля, нерастворенного в бытии, не смешивающегося с миром, в который «вброшен».
И от этого у собеседников Кормильцева рождалось ощущение непередаваемой глубины и чудесности каждой минуты общения с ним. Как будто встретился с каким-то самым своим близким родственником, которого наяву, в реальной жизни просто не бывает.
Мир стал беднее с уходом этого человека, а исламское сообщество стало богаче, ибо достойное имя Ильи Кормильцева теперь принадлежит истории лучшей из общин.
Аллаху Акбар!
06.02.2007