Гейдар Джемаль отвечает на вопросы «Философской газеты»

Гейдар Джемаль отвечает на вопросы «Философской газеты»

Вопрос: признаете ли вы пару креационизм-манифестационизм и можете ли вы назвать себя креационистом?

Гейдар Джемаль: На самом деле, когда говорят креационизм, было бы конечно интересно разобраться в том, что под этим имеют в виду. Потому что креационизм — как правило предполагает, что Творец — есть такой действующий, конкретный субъект, который чуть ли не непостредственно воздействует подобно скульптору на некую пластическую материю. Хотя Коран, например, совершенно ясно говорит о модели креационизма: Бог, когда желает чтобы какая-то вещь возникла, Он говорит ей будь и она бывает — буквально цитирую аят из Корана. Что означает, когда желает чтобы какая-то вещь была, говорит ей будь и она бывает? Это означает проявление некоей Воли. Некоего напряжения по отношению к появлению определённого феномена. Что такое Воля, откуда берётся Воля — Воля берётся в принципе из нетождества. Собственно говоря, если мы предполагаем, что существует некая безграничная сфера Ничто и абсолютное нетождество с этой сферой Ничто, то есть точка антитезы по отношению к нелимитированному Ничто — то вот это вот напряжение между неограниченным нелимитированным Ничто и контрапунктом к этому Ничто, которое есть нетождество с ним — оно создаёт дистанцию напряжения, которая есть вектор Воли. Точка антитезы, или контрапункт Ничто как раз и есть не указание на местопребывания Бога, но некая стрелка, указывающая в направлении. Некая стрелка, указывающая в плане вот как надо себе представлять природу Бога по отношению ко всему остальному — это абсолютное нетождество. Из этого абсолютного нетождества возникает и сама Воля, и её оформление в качестве приказа некоей вещи быть. Вот что такое креационизм. Давайте ещё раз представим себе, что Бог говорит некоей вещи быть и она бывает. Это фундаментальным образом перечёркивает прежде всего логосный императив отстроенной причинно-следственной заданности, т. е. в манифестационном мировоззрении всякая вещь есть продукт некоей колоссальной работы, такой как бы гегелевской логосной диалектики по обеспечению телеологичности некоей вещи. Оно должно быть потому, что существуют тектонические порядки, которые предопределяют всё более и более нисходящие ступени, идею этой вещи, наконец её саму как некий вывод — где она просто является элементом в puzzl’е — то есть элементом в мозаике мироздания. Креационизм предполагает единственной базой для существования этого феномена Волю того, что антитезно всему сущему. То есть любая вещь погружена в бездну некоей субъективной непредсказуемости, корни которой заведомо за пределами того, в чём мы находимся. В этом смысле, конечно, это не пара. Креационизм и манифестационизм взаимоисключающие герменевтики которые только с виду говорят об одном и том же — то есть о феноменальном мире. Этот феноменальный мир радикально другой в каждом из этих случаев. Являюсь ли я креационистом? Я не допускаю наивных интерпретаций креационизма как представления об имманентном Боге-работнике, демиурге. Вот этот креационизм должен быть исключен.

Вопрос: Если Бытие имеет столь негативный характер, то можно ли представить себе Бытие «нетравмированное»? Говорится ли в Коране о травме? Можно ли себе представить такое Бытие, которое было, скажем, травмировано, а потом «залечилось».

Г. Д.: Ну, во-первых, Коран прямо говорит о том, что бытие включает в себя измерение зла. И более того, существуют аяты, которые взывают к Богу по поводу защиты от того зла, которое Бог же и создал. Это весьма серьёзный поворот от такого сусального христианского и квазихристианского сознания, в котором есть всеблагое существо, которое не может создать зла. То есть тут возникает проблема ответственности за зло, генезис зла. Возникают очень сложные теологические ухищрения, базирующиеся на слове «попустил», «Бог попускает». Что значит «попустил», совершенно непонятно: то есть существует некая самостоятельная тенденция, существует некая внебожественная имеющая собственный — ну, как течение воды — собственный вес — реальность, которую Бог мог бы перегородить — и закрыть, а он попустил, не перегородил, т. е. дал возможность как бы развиваться самостоятельно. Получается, здесь некая самостоятельность параллельная Богу. Все эти вопросы на самом деле снимаются в идее того, что Бог имеет дело с бесконечностью, которая сама по себе имеет негативный характер. Он создаёт концентрацию этой бесконечности, то есть бесконечность как бы опрокинутую в себя. Это человек. Человек из глины. Представляет собой концентрацию этой бесконечности, как бы отражённую внутрь себя. Имплозию бесконечности, где она кристаллизуется в виде центрального существа, представляющего собой сгусток вот этого негатива. Сгусток негатива и есть не что иное как глина, материя, т. е. концентрация, в которую Бог вдувает, вдыхает от своего Духа (как сказано в Коране). Для чего? Для того чтобы возник суперконфликт, страшный конфликт, который образует целенаправленную сюжетную линию метаистории, то есть либо материя одолевает дух, который бесконечно мал, либо дух каким-то парадоксальным образом берёт верх над материей — это есть сюжетная линия истории, драма. Бесконфликтное бытие абсурдно по той простой причине — гениально этот вопрос был задан Хайдеггером — я считаю, что это вот наиболее яркое проявление гениальности — почему существует нечто, а не ничто — что такое метафизика, это первый тезис. Почему существует нечто, а не ничто. Логично, что если существует некое изначально заданное, изначально положенное — бесконечность, — то совершенно непонятно, почему внутреннее «я» этой бесконечности — делается некий первый шаг к появлению чего-то, кроме этой бесконечности, или, скажем, к ограничению этой бесконечности? Хорошо, майя, иллюзия, то есть вуалирование этой бесконечности — то есть почему бесконечность в какой-то момент перестаёт быть равной самой себе? Это может быть только по одной причине: что не такая уж это бесконечность. То есть либо она не бесконечна, а есть только некая предварительная условная псевдобесконечность, есть такая вот неустойчивость. Либо если она бесконечна, то тогда появившееся не является её ограничением, не является её антитезой, не является вообще ничем таким, что бы наносило ей ущерб, как обычно говорят. При этом забывают добавить, что это может быть только при одном условии: если бесконечность находится в чисто отрицательном отношении ко всему что появилось. Например, минус не несёт ущерба от наличия двух чисел, то есть какое число ни дашь, а минус — можно поставить этому числу минус, он его минусует. Вот при этом условии можно говорить да, что бесконечность не страдает. Но если мы представим себе эту бесконечность, которая допускает существование феноменального мира как минус, который минусует и отрицает сквозь его, феноменально отрицая его, то тогда это как бы не самостоятельная бесконечность, а бесконечность. Функционирующая только в режиме отрицания. То есть у нас два как мы можем предположить варианта: бесконечность как условная, которая на самом деле не бесконечность, она травмирована, ущербна и поэтому она попускает развитие, диалектическое вхождение в саму себя, уже в некие обусловленные уровни, — либо же она безусловна, но она существует не сама по себе, а только как безусловное отрицание всякой возможности. И в том и в другом случае она не самодостаточна. То есть по отношению к этой как бы бесконечности в кавычках, так и бесконечности без кавычек но отрицательной, должна существовать некая правда, которая абсолютно альтернативна и абсолютно искупающа, трансцендентна этой бесконечности. И эта правда есть единый Бог. В то время как та бесконечность, которая есть — будь она условной или отрицательной — она есть истина, то есть истина — это просто констатация сущего, в последней инстанции. Но она не должная истина, не самодостаточная истина. То есть эта истина должна противостоять правде. И поэтому естественно, что и возможности, минусуемые этой отрицательной бесконечностью, и возможности, существующие за счёт того, что база, порождающая их база, не является самодостаточной и поэтому как бы, переливаясь через край всё-таки порождает некую манифестацию, — два этих варианта, мы не будем сейчас говорить, какой из них истинный — но и в том, и в другом случае, конечно же, сам факт обусловленности предела — уже говорит об ущербе. То есть, безущербность трансцендентна по отношению к тому, что мы и в чём мы, заведомо. Я хочу сказать, безущербность трансцендентна даже по отношению к имманентному абсолюту, который является универсальной базой и всеединством, то есть постольку поскольку абсолют всегда имманентен, то есть, скажем так, без него не существовало бы ничего из того, что существует — то та правда, о которой мы говорим, — она трансцендентна по отношению к абсолюту, отрицает абсолют. И вот почему идея единого Бога находится в прямом противоположном борении с концепцией Брахмы, с концепцией Зерваны, с концепцией Урана. И, кстати говоря, это просто отменяет претензию о единой Истине, так сказать, универсальной, примордиальной традиции, в которой откровенные религии, богооткровенные религии являются как бы некоей видовой филиацией, такой эстетической загогулиной, приспособленной к месту и времени, но несущей то же содержание, что и большие метафизики, так сказать, такого пантеистического манера. Здесь мы увидим — явное искажение потому что здесь есть просто несовместимость, герменевтическая несовместимость.

Вопрос: Вы обвиняете жречество. Жречество устраивает (это вопрос, который отображает, как народ понял ваши лекции), иерократию и делает заглушку в Бытии, заставляя его забыть о чём-то Ином, кроме него самого. Вы говорите о жрецах в креационистских традициях. Они обязаны доводить до людей послание, но они искажают его и превращают в фальшивку. Потому что для них оно слишком революционно. Правильно ли вытекает из ваших текстов, что жрецы, на словах утверждая удалённость твари от Творца, и невозможность идолопоклонства, на деле скрыто заставляют народ поклоняться себе, делают идолов из себя и для себя делают в плане всеобщей «удаленности» от Творца некие преференции и исключения, и получается такой непоследовательный креационизм, который хуже язычества. В этом природа иудейского и любого другого фарисейства, исламского лицемерия и так далее. И вытекающий из этого вопрос: означает ли это, что хороший жрец это мёртвый жрец, и можно ли в некоей идеальной традиции обойтись совсем без жрецов.

Г. Д.: Ну, в принципе, я считаю, что хотя и прямолинейно, но правильно всё понято, то есть точки над «и» расставлены, стратегических перекосов нет и я могу сказать что да, это всё вот именно так и есть, правильно всё описано. Могу сказать что да, такая традиция есть, это ислам, который предполагает в своей ортодоксальной форме нелегитимность жреческой корпорации, которая существует там явочным, фактическим образом, как бы подчёркивая, в чём нелегитимность. То есть она существует не основанная ни на какой мистерии, не имеет в качестве оправдания своего существования какого бы то ни было особого литургического ритуала, который был бы доверен ей в силу особой посвящённости и закрыт для остальной общины, для мирян, как в христианстве евхаристия, например, может осуществляться только священниками. Существует целая часть службы, которая вообще осуществляется за закрытыми вратами алтаря. В исламе этого нет, то есть в исламе вот эта как бы де-факто, явочным порядком явившаяся корпорация претендует на свой особый корпоративный статус только за счёт того, что они называют себя знающими, то есть, алимами. То есть да, это корпорация, она связана классовыми интересами, это те же самые по касте жрецы, но они не проходят хиротонисию, то есть они просто изучают некие науки, стараясь построить этимологию таким образом, чтобы они образовывали блок, не воспринимаемый, не осваиваемый с ходу как бы вот профанами со стороны. То есть в исламе категорически запрещено отстранение людей от священного писания, как было в христианстве, в средние века. Ислам весь построен на том, что каждый должен знать Коран. Поэтому отстранить людей от священного писания открыто жрецы не могут. Они создают определённого рода дисциплины, методологически построенные таким образом, чтобы этот блок знаний сделать достоянием специального теологического изучения. Не осваиваемого и не практикуемого обычным человеком с ходу постольку, поскольку он просто изучает Коран. Но это как бы внешняя сторона, которая легитимизирует на самом деле объективно существующую касту. Мы можем просто вот запретить вообще существование этой касты, этой корпорации, мы можем устроить советскую власть с хрущёвским атеизмом, но люди, типологически являющиеся жрецами, они рождаются по факту. И они будут воспроизводить модели своего поведения, поиск, и они будут находить для себя отдушину, они будут всё равно вносить коррекцию, будут бороться за то, чтобы взять в конечном счёте верх. Другое дело, что в Исламе заложено сознательное отношение к отрицанию этой корпорации. В Коране существуют прямые слова Бога, составляющие осуждение этой корпорации, отрицание этой корпорации и легитимности её правления. Просто нужно понять здесь, что история есть борьба двух каст: касты жрецов и касты воинов. Жрецы могут опираться в своей борьбе за превосходство, на третье сословие, на вайшьев, воины могут опираться только на обездоленных, на низы, на шудр. То есть рыцари идут в бой против торжества иерократии, идут в бой ради голодных и обездоленных. Но пока воины не получают такую радикальную, революционную санкцию из трансцендентного источника, пока воин действует в луче и в перспективе мистерий, которые проговорены в метафизическом дискурсе жречества, воины безоружны. Воин может поднимать бунт против жрецов от имени малого против большого, малых мистерий против великих мистерий — это заведомо обречённый бунт потому, что логически некорректен. Когда к воинам приходят пророки, которые приносят им религию воинов, то есть традицию, которая обеспечивает их кастовую миссию, кастовую миссию освобождения человечества, в качестве слуг некоего телеологического трансцендентного проекта, исполнителей этого проекта — только в этом случае воины получают некую онтологическую базу, для того чтобы эмансипироваться от железной, всепоглощающей, тотальной логики жреческого дискурса. И в этом случае они получают шанс на успех, определённый шанс на успех. Но вот в этом всё равно они должны иметь достаточную критическую массу, то есть критическую массу духа, потому что я неоднократно говорил, что жрецы наиболее полно выражают модель человека, являются наиболее совершенным типом его проявления, что это действительно интеграция всех состояний в пределе — то есть революция воинов — это революция не просто против абсолюта, не просто против неба, — но в том числе и против человека, частично к которому они так сказать принадлежат. Революция во имя Бога, потому что человек, согласно Корану, противостоит Богу, является противником Бога. Потому что он сделан по модели первого существа, подчиняется первому существу. Иными словами, человек является естественным сатанократом, идолократом.

Вопрос: Я получил какое-то время назад из Франции письмо в котором мне подробно описали, традиционалистскую конференцию, посвящённую Рене Генону. Конференцию организовывал биограф Генона и автор ряда монографий по истории французского эзотеризма профессор Жан-Пьер Лоран. В прошлом году — как известно это был год 50-летия со дня смерти Генона, во Франции было много публикаций посвящённых «летописцу Традиции». Многие из которых принадлежат перу журналистов не так давно вообще услышавших имя Генона. Так вот, мой корреспондент написала, что очень недовольна этой конференцией, что был наплыв разных людей и, дескать, Лорану пришлось резко опустить планку этой конференции, чтобы разжёвывать элементарные вещи вновь прибывшим. Автор письма подробно перечисляет кто и о чём выступал. Что общий уровень докладов на её взгляд был довольно низким, за исключением 2-3-х выступлений. В частности была интересна речь одного суфия из Италии, который говорил о преемственности Генона линии ибн Араби, ну или что-то Генон «явился в духе» ибн Араби. Другой выступающий цитировал письма Генона, в которых он дословно пишет о том, что он не принял Ислам, а стал членом неких инициатических исламских организаций, что не является одним и тем же.

Интересно было читать это наполненное критикой письмо, но ведь у нас в России и этого нет. Ведь у нас, собственно говоря, даже и намёка на подобные конференции нет. Абсолютное большинство людей -воспринимают Генона и весь традиционализм через призму работ Дугина...

Г. Д.: Нет, ну о России мы можем не говорить, собственно говоря, в своё время, когда мы с Головиным лет, скажем так, 30 назад (побольше даже так будет, чем 30, наверное, 33 года уже), начали говорить на эту тему, уже тогда мы договорились, что это пространство, где мы находимся, выносим за скобки, а себя, беседующих посреди этого пространства, считаем недоразумением в этом плане.

Что касается традиционализма в Европе, — ну, вы знаете, что я считаю, что Генон это знаковая фигура. Жрецы входят в традицию, чтоб её взять под себя, ликвидировать её (ну, я имею в виду монотеистическую, откровенную, богооткровенную традицию) революционно-богооткровенный стержень и ввести её в парадигму, так сказать, [...] таких, established, la tradition etablie. Генон — это просто фигурация того, что на макроисторическом, коллективном уровне происходило. Скажем, я вот хотел бы, возвращаясь к теме задуманных мной курсов «Традиционализм и теология», «Философии и реальности» провести параллель в этом плане между Геноном и апостолом Павлом. Как апостол Павел вошёл в традицию Иисуса, дефигурировав её и создав предпосылки для возникновения исторической Церкви, основанной на структурированном иерархизированном духовенстве с учением о троичности и т. д., которое прямо связывает Христианство с митраизмом, который был мощно развит в коллегии жрецов, воспринявших этот подарок, фактически во всей Римской империи в одночасье поменял своё название. Это сделал апостол Павел. И в этом плане очень интересно провести параллель с Геноном, который является некоей фигурацией того же самого вхождения волка в овечью шкуру. Человека с сознанием, скажем, адвайто-веданты, абсолютно консервативным, который просто говорит о том, что истина и реальность есть аннигиляция всех векторов. В которые, ему вступает как бы ноль на равнодействие любых ориентаций, и из этого нуля нет никакого выхода и никакой альтернативы, и отождествление с ним есть последняя и финальная цель освобождения, — с этим мессажем человек входит в самую революционную из традиций, которая всё концентрирует в концепции усилия, которое направлено на преодоления статус кво, максимализация тезы опреодолении, о взятии силой, доведения её до конкретного бытового состояния. И вот в эту традицию входит человек с мессажем адвайто-ведантизма то есть это фигурация того, что происходит на самом деле. Но, постулируя вот это вот отношение, я тем не менее считаю, что в качестве человека описавшего алгоритм понимания видения высшей клерикальной касты, жреческой касты, того что такое утверждение с их точки зрения, что такое констатация с их точки зрения, в этом плане Рене Генон является громадной фигурой, исполинской, то есть по сравнению с ним какой-нибудь епископ, или там ещё кто-то — это просто маленькие карлики. Это человек ранга, допустим Прокла, и так далее.

При всём при том, вот этот геноновский дискурс производит на меня впечатление совершенно странное и смурное. Потому, что во-первых, я могу сказать одно: геноновский, окологеноновский традиционалистский дискурс крайне деградировал во Франции. Я смотрю какие-нибудь там книги, тезы, послания людей, не просто там журналистов, год назад ничего не слышавших о Геноне. Просто диву даешься, что эти люди пишут о Геноне, такое впечатление, что они его не читали или забыли, что там написано. [...] Что можно сказать о традиционализме на Западе. Крайнее падение и вообще уход из операционного поля традиционалистского интеллектуального аппарата.

Вопрос: А что для Вас означает традиционализм и чем, на Ваш взгляд, должен являться традиционализм?

Г. Д.: Ну, во-первых, традиционализм реально есть на практике, но он только не дискурсы культурологов, журналистов и интеллектуалов как некоей касты такой, четверть-профанов, полупрофанов. Во-первых, традиционализм для меня существует как некая объективная данность. То есть клерикальная каста, жреческая каста есть. Скрытая ли в современном гражданском обществе за подставными институтами парламентов, президентств и так далее, или открытая — сейчас она скрытая пока что, с приходом олигархии, с крушением империи, с наступлением глобализма я думаю, что она снова заявит свои права на то, чтобы господствовать открыто, как во времена фараонов. Сейчас она базирует свой авторитет на реальной объективной констатации. Жреческая метафизика исходит из того, что феноменальный мир укоренён в универсальном, которое поддаётся интерпретации только при наличии некоей совершенной, отполированной созерцательной свободы, у которой нет изъянов. Что я хочу сказать: если вы являетесь закомплексованным существом и у вас куча проблем, отклонений и т. д., то вы не способны ничего сказать по поводу того, что, например, это есть то. Бесконечное голубое небо — действительно бесконечное голубое, оно не имеет не облачка, вот то что я вижу — это заполняет мой взгляд без края. Наверное, может сказать только одно существо, в котором психики нет, то есть в нем нет ничего, что являлось бы его личной биографией, которая навязывает ему коррекцию его зрения. Если есть такие люди, то они есть врождённым образом — то они являются натуральными носителями авторитета в человеческой среде. В изначальном смысле, то есть человек, у которого внутренняя психиатрическая история болезни не является корректором его зрения, а в котором его зрение является простым зеркалом, отражающим то, как оно есть — вот собрание таких людей — они легитимно функционируют всё, начиная от статуса короля Норвегии и до приемлемости доллара в качестве платёжной единицы. Это есть традиционализм, реальный, не обсуждение того «как», а вот реально то, что любой папуас берёт доллар и верит, что на с этим долларом можно пойти и взять любые блага в количестве, обозначенном на этой бумажке. Потому что есть люди, которые являются простой функцией от чистого созерцания того, что дважды два равно четыре. Мне, кажется, что эта мысль очевидна. Это есть традиционализм. Для меня это как бы научно констатирующая сторона той действительности, в которую я брошен. Я брошен в реальность, то, что составляет моё существо — оно как бы похоронено в гомогенном пространстве бесконечной данности этого. Вот эти люди — я их называю жрецами — являются рыбами в этой воде, они являются как бы инвертированно-персонифицированными сгустками того, что есть просто вот это. Я по отношению к этому выступаю как противник. То есть я знаю, что это есть так. Но есть разница между бытием и долженствованием: это есть так, но должно быть иначе. Для меня есть моральный императив, который выражается в этической напряжённости воли к альтернативе. И чем более абсолютно это, тем более должна быть абсолютна альтернатива. Если она невозможна, то невозможность становится самостоятельной искрой, ставящейся как бы в центр вот этой данности. То есть вот есть данность, но она структурируется тем, что посреди неё горит огонь невозможного, который совпадает с моей смертной душой. Она и есть одновременно тот наместник, то посланник, тот душеприказчик, которого Бог как единственно живой субъект поставил здесь. Это не значит, что я говорю, что нет того, что жрецы сказали, это байки, это ложь, что на самом деле, там, атом так сказать и так далее. Я знаю, что они говорят истину, но эту истину я отвергаю. Она уже преодолена, это ветхая истина, но она истина. Её надо понимать. Логику, в которой об этой истине говорят те, кто её созерцает в прямом и неискажаемом варианте — её надо хорошо понимать, чувствовать. То есть для меня и пафос, и динамика констатации — внутренней констатации геноновской мысли является прозрачной, цельной, бесспорной и критикуемой лишь с той точки зрения, которая исходит из некоей трансцендентной по отношению к ней презумпции.

Да, я считаю, что Генон и жрецы — принципиально не отвечают на вопрос, почему бесконечное не вполне бесконечно — а то, что оно не вполне бесконечно — это подтверждается тем, что мы есть посреди этого бесконечного. Мы сами есть ограничение этого бесконечного. Но парадокс в том, что факт моего существования её ограничивает, потому что я знаю, что внутри меня есть чуждое этой бесконечности, несовпадающее с ней, а стало быть, полагающее ей предел. Вот этот парадокс даже они не могут объяснить. Почему есть манифестация, которая не затрагивает изначально ничем не возмутимую бездну. Генон не может объяснить вот этого: почему на самом низу манифестации есть я, который самим своим фактом бросает вызов этой первооснове. Генон на это не отвечает. Или его ответ искажён. Существует другой парадоксальный ответ. Но, по крайней мере, я ясно понимаю геноновскую мысль, я вижу её, она для меня прозрачна, я чувствую этот пафос и я могу его воспроизвести для себя, я знаю, с чем я имею дело. Поэтому то, о чем традиционалисты говорят, может быть небезопасно, потому что, разбодяживая геноновскую мысль, выбрасывают как бы её содержательную, объективную часть. А что они оставляют? Они оставляют некий духовный конформизм, которого у Генона не было: у него была агрессивная воля к воспроизведению открытой иерократии. Кое-где у него были, конечно, подвохи, потому, что он говорил, что мы живём якобы в профаническом обществе и, что есть идеальное, традиционное общество. А на самом деле это не так. Опасность этих конференций, профанического внедрения в том, что как бы геноновский объективизм, такую некую тотальность — вот её можно вынести как товар и внедрить в умы, там, четверть профанов... восьмушечных профанов, там, восьмую часть традиционалиста — семь восьмых профана, можно эту вот тотальность внедрить в сознание некоего нового консенсуса. Сейчас же неоглобалистский интеллектуальный мир — он находится в поиске базы для нового консенсуса.

Трудно видятся, например, серьёзные, большие люди, профаны, по сути дела, ну, там как госсекретарь США надевает фартук, бьёт по треугольнику... Нужен консенсус, некая предельно интеллектуальная спайка на уровне несиюминутных ориентиров. Человек, который реально орудует государством — он не исходит из интересов государства. Он считает, что государство исходит из интереса в нём. А что это за интересы? Эти интересы одноврЕменны. Он подключается реально в эту касту. Но каста же не будет, там, Рамсфильду, или Чейни как бы инициацию какую-то давать, или читать углублённую лекцию по метафизике, адвайто-ведантизму, или Плотину. То есть нужен некий консенсус, который как некий масонский мессаж легко усваивается современным околоинтеллектуалом, в руках которого бразды не правления, а некоего варианта контроля. И вот сегодня не работают слишком засвеченные механизмы, там, масонерия классическая, там, классический католицизм... Я думаю, что в этом контексте генонизм может оказаться такой дискурсной базой нового консенсуса, которая необходима для консолидации международной бюрократии, как круга полупрофанов, причастных к некоей такой скрытой сверхзадаче, к подлинной иерократии. И я думаю, что этот механизм — он оправдывает проведение конференций, которые и проводятся регулярно. Вот и появляются журналисты, с годичным стажем участия в геноновской теме...

Беседовал Артур Медведев
При участии Марии Морозовой

 «Философская газета» №11 от 18 мая 2002 года