Гейдар Джемаль: Любой революционер знает, что «свобода» — это религиозный факт

Гейдар Джемаль: Любой революционер знает, что «свобода» — это религиозный факт — 2005.05.04

— Как случилось, что исламист, председатель Исламского комитета оказался на Социальном форуме, где собрались левые силы?

— Одна из распространенных ошибок, особенно характерных для левого движения, — это разделение политики и религии. Такое разделение, кстати, навязано буржуазным подходом к вопросу. Правящие классы в своей внутренней политической кухне опираются прежде всего на религию — конечно, в специфически их элитарном эксплуататорском понимании. Религия дает содержание, направление и смысл их политической работе. Она оправдывает их господство, прежде всего в их собственных глазах. Именно поэтому правящие классы как огня страшатся того, что протестные силы получат теологическую опору для своего революционного мировоззрения. Не раз приходится слышать от либеральных экспертов, профессиональных идеологов эксплуататорского общества, что, дескать, нельзя смешивать религию с политикой. «Осторожно!» — кричат они — «Здесь имеет место политизация религии!» Вопли о том, что «с помощью религии прикрываются политические цели», раздаются только тогда, когда налицо религиозный вызов Системе.

Ислам на протяжении веков выступал как протестная сила, идеологический ресурс для всех, кто в Азии и в Европе под религиозным знаменем оспаривал социальную несправедливость. Катары и альбигойцы, анабаптисты, вальденсы и гуситы черпали свою революционную убежденность в корнях подлинно исламской идеологии. В то же время ислам нельзя смешивать с клерикальной идеологией, с поповщиной, которая представляет собой традиционалистские формы мировоззрения господствующих классов.

— Но разве в католицизме не существовала теология освобождения? Почему вы считаете именно ислам «религией революции»?

— И в католицизме, и в протестантизме робкие шаги к протесту, получившие высокий титул «теологии освобождения», были сделаны некоторыми верующими интеллектуалами, чья совесть восстала против очевидной спайки исторического христианства с эксплуататорской элитистской системой. Историческое христианство неотъемлемо от церкви, которая строится вокруг касты жрецов. Даже протестантизм, пытавшийся поначалу ограничить всесилие клерикальной корпорации, кончил сегодня практически тем же. Кроме того, эксплуататорские классы идеологически обслуживаются обновленными архаическими культами, цель которых — обеспечить элитам сознание своей духовной избранности, бесконечного превосходства над человеческим стадом. Ислам в его фундаментальном историческом выражении есть община верующих, которая противостоит насилию, несправедливости, угнетению и беззаконию в любых формах. Эта община есть живой вызов бесконечной традиции попрания человеческого начала, которое и составляет вселенскую историю. Мир состоит из царствующих беспрепятственно различных видов угнетения, по отношению к которым время от времени возникают проблески бунта и сопротивления. Однако ислам есть яркая световая нить, идущая сквозь ночь мировой истории. Это своеобразная контристория общины, никогда не смирявшейся, никогда не перестававшей бороться, изначально установившей принцип равенства среди своих членов.

— Однако почему это все-таки религия? Разве в 19 веке марксизм не сформулировал научный материалистический подход к делу освобождения человечества от эксплуатации?

— Подобно тому, как власть имущие не могут господствовать, руководствуясь только корыстными побуждениями — они, в конечном счете, обосновывают свою власть при помощи смыслов и интерпретаций, которые выходят далеко за рамки бытового рационализма — так же и сопротивление гнету на протяжении тысячелетий опирается на смыслы, бесконечно превосходящие ограниченную задачу перераспределения экономических благ. Марксизм определяет сверхзадачу истории как прыжок из царства необходимости в царство свободы. В данном визионе марксизма, несмотря на всю его «научность», свобода употреблена в религиозном смысле, что подчеркивается сочетанием со словом «царство». О «царстве» сказано дважды, и то, первое, в котором мы находимся, и то будущее, в которое должно шагнуть человечество — это противостоящие друг другу космические реальности, а не просто капитализм и социализм.

Любой революционер знает, что «свобода» — это религиозный факт. В инстинкте революционера свобода идет в смысловом ряду смерти и братства. Для либеральных пошляков свобода есть свобода выбора между альтернативами потребления. Для подлинного теологического сознания свобода есть напряженная черная бездна, являющаяся одновременно общей могилой павших в борьбе товарищей и знаком Бога, Который выступает как Единый и Единственный Лидер всех борцов с несправедливостью.

— Не пришли ли такие взгляды в противоречие с доминирующим на форуме настроением?

— Несомненно, есть трудности в объяснении такой позиции тем, кто привык не различать теологию и поповские идеологические институты с их специфической атмосферой елейности и лицемерия, с их сращенностью с обществом гнета и потребления. Ведь, кстати говоря, даже проповедуемое в некоторых жреческих доктринах самоограничение является особой формой отчуждения, которое может быть навязано, например, в виде вынужденной аскезы, наиболее обездоленным слоям. Тем не менее, я не в первый раз пытаюсь донести до традиционно протестных сил — левых нонконформистов мысль о необходимости создания единого фронта, в котором классические левые будут бороться против Системы бок о бок с представителями политического ислама. Я проводил эту линию на трех голицынских форумах, например.

— А готовы ли представители политического ислама, в свою очередь, встать по одну сторону баррикад с классическими левыми?

— Вопрос, что называется, «на засыпку». На самом деле, атеизм, почему-то отождествляемый с классической левой (с «легкой руки» советских коммунистов), категорически неприемлем для любых мусульман, в том числе и для политических исламистов. Однако, во-первых, марксизм, приводимый в поддержку левого атеизма, сам по себе внутренне противоречив и фактически представляет собой разновидность скрытой теологии. Во-вторых, обстоятельства, принудившие Маркса использовать научность как средство популяризовать свою доктрину, радикально изменились к началу 21 века. Сегодня научность не является однозначным мандатом на истинность. В-третьих, в значительной мере сама проблема — следствие советской аберрации. За рубежом левый не является автоматически атеистом, а левый радикал — в особенности. И, наконец, в-четвертых, трансцендентная форма атеизма присуща самому исламу, который отрицает всех и всяческих богов, идолов и даже вообще автономную духовную реальность во имя утверждения непознаваемого и непостижимого Субъекта, Который на экзистенциальном уровне может быть пережит только как напряженное Ничто в сокровенной глубине человеческого сердца. Но именно такая философия свободы была присуща «атеисту» Сартру, другом которого являлся исламский революционер Али Шариати.

— А как вы оцениваете сам форум?

— Если честно, то меня поразила идеологическая сырость основной массы участников. Кроме того, бросалась в глаза невероятная дробность левого политического спектра. Масса группок и группочек, причем ни у одной нет законченной идеологии, ради которой стоило бы обособляться. Идеологию в большинстве случаев заменяет позиция. Сегодня протестному движению как воздуха не хватает цельного законченного мировоззрения, в котором бы открывалась масштабная панорама происходящего и принципиальный смысл нашей деятельности. Если хотите, смысл жизни. Понимаете, сегодня недостаточно сказать что-нибудь вроде: «Я живу во имя освобождения рабочего класса». В 19 веке этого хватало с лихвой, потому что тогдашняя эпоха была пропитана дефицитом смысла. От вульгарного материализма и ползучего эмпиризма люди сходили с ума, как, например, Ги де Мопассан. За последующее столетие ситуация изменилась. На стыке марксизма и модернизма поднялись такие сильные имена, как Лукач, Эрнст Блох, Маркузе, Сартр. Теперь, после них, после того, что они сделали с менталитетом современных интеллектуалов, протестный боец должен обладать системной интерпретацией мира. В противном случае он обязательно станет инструментом враждебных ему сил, которые просто переиграют его за счет более высокого уровня интерпретации происходящего. Причем речь не идет об истинности такой интерпретации или ее ошибочности! Парадокс в том, что достаточно обладать более сложным сознанием, интерпретирующим больший спектр факторов и т. п., чтобы находиться в более выгодной ситуации независимо от того, что, может быть, это самое сознание ошибочно. Пролетарий знает твердую истину: его эксплуатируют, от него отчуждают! Но эта истина, не будучи раскрытой и до конца понятой в контексте глобального мировидения, остается примитивной и, стало быть, неоперативной при столкновении с гораздо более сложным пониманием действительности со стороны угнетателя.

Я хочу подчеркнуть, что классовая борьба во все времена была борьбой за повышение «энергетического потенциала» сознания каждой из противоборствующих сторон. Я имею в виду буквально уровень эволюционной лестницы. Возьмите католицизм до вызова протестантских сект, крестьянских восстаний в Англии, Германии и Франции и католицизм времен Контрреформации! Столкнувшись с вызовом Лютера, Мюнцера, Кальвина, церковь мгновенно (по историческим меркам) подняла планку своего политико-теологического дискурса. Или гораздо ближе к нам: философское сознание правящих классов при царизме до проникновения марксизма и после. Сравните какого-нибудь Хомякова с Булгаковым, Бердяевым, всем этим «серебряным веком»!

— Иными словами, классовая борьба — это борьба классовых интеллектов?

— Да. Причем на каком-то уровне противостояния обнаруживается, что «классы» — это эвфемизм для обозначения сообществ, которые формируются не по признаку отношения к средствам производства и распределению прибавочной стоимости. Это принципиальные перманентные сообщества, выражающие фундаментальные человеческие типы, за которыми стоят совершенно разные версии истории, различные модели понимания того, что такое человечество, жизнь, мироздание... Проще говоря, речь идет о делении людей на кастовые архетипы. История — это борьба не экономических классов, а перманентных метафизических каст, и, соответственно, это борьба «правд», принадлежащих этим кастам. Посмотрите еще с другой стороны на это. Ни у буржуа, ни у пролетария нет самодостаточной «правды», потому что претензия эксплуатируемого и амбиция эксплуататора носят ситуативно обусловленный характер. Ни то, ни другое не описывает реальность в ее конечном смысле. Столкновение каст — это столкновение финальных истин, несовместимых друг с другом, не могущих сосуществовать в едином духовном пространстве.

— Иными словами, вы хотите мистифицировать социальную борьбу с ее конкретным содержанием и требованиями?

— Не мистифицировать, а вернуть в те ясные и прозрачные истоки социального дискурса, который описывал человеческое пространство как ристалище для противоборства глобальных проектных тенденций. Такой подход очевиден у Аристотеля с его доктриной свободы и рабства, но и у Маркса мы видим тщательно закамуфлированный контур метафизического понимания человеческого фактора. Ведь простой анализ таких понятий, как свобода, справедливость, равенство тут же переводят нас в теологию, если только мы не обманываем самих себя (продолжение следует).

http://www.pravda.info/society/2742.html