Интервью журналу Арба. ру

Исламский комитет России

Гейдар Джахидович, вы председатель Исламского комитета России. В чем его функция и ваша лично?

Исторически Исламский комитет возник из моего разговора с доктором Тураби в Судане приблизительно в 1994 году. Мы тогда пришли к выводу, что России (в первую очередь) необходима структура, которая могла бы служить, выражаясь компьютерным языком, «интерфейсом» между кремлевским политическим классом и исламским миром. Эпоха козыревщины, стремительного демонтажа советской военно-политической системы, откровенного пресмыкательства перед США и допуска американцев на правах победителей в систему контроля и принятия решений на всех уровнях оставила третий мир беззащитным перед наглостью классического империализма, последним оплотом которого остается вашингтонский режим (глобализм имеет, на самом деле, европейское лицо и предполагает гораздо более изощренные формы империалистического диктата).

Однако намного важнее того, как именно возник Исламский комитет — то, чем он стал в процессе своей деятельности. Сегодня ИК — это мозговой центр, интеллектуальный штаб исламской уммы, который берет на себя функции «субъектности», некой точки, в которой выражается позиция независимого суверенного игрока на всемирной политической сцене, каким должен быть Ислам в целом.

Но ведь в России присутствует множество официальных мусульманских организаций, включая муфтийаты и Духовные управления — отчего эти функции не возложить на них? Почему именно ИК берет на себя миссию репрезентации ислама в России?

ИК берет на себя дерзость говорить от имени Ислама в силу того, что здесь под нашей эгидой соединились практически все импульсы и тенденции современной политической жизни уммы, опыт позитивов и негативов, подчас уникальный. Кроме того, именно мы владеем необходимым Исламу как воздух дискурсом, направленным против подрывающих кораническое послание пантеизма и общего сентиментального мистицизма, имеющих в виде общего прикрытия бренд «суфизм».

Да, но в роли борцов с суфийским влиянием привычнее видеть так называемых ваххабитов, настаивающих едва ли на аскетической элементарности веры, отвергающих все, что она приобрела на протяжении истории...

Честно говоря, ваххабизм, или салафитское движение, ничего не могут против суфизма, потому что сами они недостаточно хорошо понимают Ислам. Они пытаются бороться с засильем символизма в исламском менталитете, что справедливо, поскольку символизм — это методологическое оружие жрецов (кахинов). Символизм предполагает платоническое или неоплатоническое миросозерцание, веру в объективный реальный мир, не зависимый от свидетеля, веру в сущности, которые имеют небесные архетипы, отбрасывающие тени вниз. «Что вверху, то и внизу», — вот фундаментальный принцип языческой метафизики, начертанной на Изумрудной скрижали Гермеса Трисмегиста, принцип аналогии, которому подчинена духовная интуиция тварного глиняного существа — человека! Это логический принцип, которому обречено подчиняться бескрылое несамостоятельное создание. Откровение разрывает этот замкнутый круг всеобщего тождества и свидетельствует об источнике, находящемся вне всяких аналогий.

Собственно говоря, таухид и раскрывающая его суть сура Ихляс утверждают отмену аналогии по отношению к Единственному субъекту и тем самым объявляют абсолютную войну естественному разуму (опыту, чувствам, вере и т. д.).

В чем конкретно заключена обреченность салафитского противодействия суфизму?

Проблема в том, что братья, выступающие за очищение Ислама, не владеют коранической методологией номинализма, которая позволяет эффективно бороться с эллинистическим реализмом, господствующим в подкорке как западных, так и восточных язычников.

Именно здесь начинается моя функция, ибо я как раз занимаюсь разработкой интеллектуального аппарата, который позволит формулировать принцип таухида не только как кредо веры, но и как инструмент производства новых знаний, необходимых для формирования исламского глобального политического пространства. Хочу подчеркнуть, что речь идет не о «цивилизации», понимаемой как специфическое культурно-технологическое пространство с набором выраженных идентификационных примет, а именно о пространстве, в котором варятся разнородные человеческие элементы, импульсы, побуждения, но над всем господствует постоянное воспроизводство Единобожия в головах и социальной практике лидирующей и определяющей группы людей.

Миссия Ислама

Совпадает ли ислам по своей сути с доктринами других мировых религий?

К ответу на этот вопрос мы подошли в конце предыдущего ответа. Пространство таухида, отрицающее аналогию и тождество, есть, само по себе противостояние Системе, дух которой — однородность, неизменность, воспроизведение одного и того же, схлопнутость человеческого фактора на самом себе. Правители (которые, согласно Корану, все — преступники) и их духовные учителя и авторитеты, будучи коллективным фараоном, считают себя единственно возможным воплощением божества в хаосе мертвой материи. С одной стороны, это напоминает как бы исламский принцип наместничества: «Человек — наместник Аллаха», — но в исламском контексте речь идет о том, что человек является местоблюстителем от имени абсолютно трансцендентного, скрытого и непостижимого субъекта, который принципиально не дан ни в образах, ни в аналогиях, ни в сравнениях, ни в самых безумных гипотезах, извлекаемых из человеческих умственных ресурсов. Мусульманин — наместник безусловно Иного, чем всё, что есть. Язычник же подразумевает жесткий принцип аналогии между собой, как он есть, и богом, которым он тщится стать. Поэтому его истинный бог — Люцифер (Иблис). А, стало быть, духовные учителя и их мюриды во власти — это банда сатанократов, хизбу-ш-шайтан. Финальным порождением сатанократии явится информационное общество, черты которого уже воплощаются в жизнь в наше время.

То есть вы считаете сегодняшний день практически прологом Апокалипсиса?

Наши дети играют в компьютерные игры, погруженные в интерактивную работу с Сетью (хорошее название!), а это начальный признак того, как будет строиться жизнедеятельность гражданина информационного общества. Люди станут терминалами, которые свое внутреннее время, кстати, измеряемое вполне конкретным числом ударов живого сердца на этой земле, будут превращать в поток электронных кодировок, обмен которых и составит базу новой интеллектуальной экономики. Это будет рабство, несравнимо худшее, чем фараоновское.

Миллиарды не смогут или не захотят встать под это ярмо, и власть имущие поставят вопрос о том, что этот человеческий балласт должен быть выброшен из Истории и Смысла. Уже сейчас отдельные «ученые» публично завели разговор о том, что надо сжить со свету девять десятых человечества, которые ни на что не годятся. Самый же парадокс в том, что информационное общество будет пародийно эксплуатировать методологию номинализма. Информация вообще не принадлежит к сфере символов и аналогий; это в первую очередь интерпретация знака, который сам по себе условен. Например, когда мы видим греческую статую Аполлона, мы не получаем информацию, а встречаемся с символом, который аналогически указывает как бы на высшую реальность. Этот символ для нас не подлежит интерпретации, ибо мы непосредственно воспринимаем эту статую как самодостаточную реальность — воплощение совершенства. Поэтому Ислам, борясь со жреческим символизмом, борется и со статуями вообще, а не только с культовыми идолами. С другой стороны, когда мы читаем слово, написанное буквами, мы получаем информацию, ибо буквы есть условные значки, конфигурация которых самостоятельно не отражает никакой сущности. Это мы по определенным правилам интерпретируем их, и смысл, рожденный в результате этой интерпретации, никак не связан с физической конкретикой букв. Так вот этот принцип информации, лежащий в основе таухидического понимания, будет использован в информационном обществе, но не качественным, а количественным образом — как высшая форма спекулятивной виртуальной экономики.

Ислам призван противостоять именно этому.

Противостоять — как именно? Каков альтернативный социальный порядок, каковы его инструменты?

Специфическая природа организации человеческого пространства в Исламе, в идеале это сеть джамаатов — компактных ячеек, внутри которых, опять же, в идеале, должен существовать образ действия военной демократии: совет, принятие решений группой пассионарных лидеров, проведение этого решения в жизнь гибкими творческими методами. Внутри себя джамаат самоуправляется на основе шариата, его глобальным инструментом является коранический текст, буква которого неизменна, а возможности понимания бездонны. Такое пространство образует информационную цитадель, внутри которой живет и принимает решения новая субъектность контрэлит.

Именно на площадке этой субъектности осуществляется выход-самообнаружение ожидаемого Махди (Да ускорит Аллах его приход!) [Махди по-арабски означает «ведомый».] Явление Махди есть завершающая печать, которую Аллах ставит на сумму дел правоверных преуспевших в реализации Его провиденциального замысла. Но этому предшествует жесточайшее противоборство между двумя духовными векторами: проектом тиранов, ориентированным на имманентное человекобожие (фундаментальный гуманизм господ) и проектом угнетенных, ориентированным на служение непостижимому и неведомому Субъекту (трансцендентный антигуманизм «лишенных наследства»).

Суфизм

Суфизм — это мистический ислам, или системный элемент ислама?

Суфизм как раз представляет внутри Ислама так называемую «традиционалистскую линию», ориентированную на пантеистический имманентизм. Мировоззрение суфиев практически не отличается от доктрины адвайто-ведантистов — метафизиков ведической Индии, от мировоззрения даосов, от экстатических переживаний великих шаманов Азии и западных неоплатоников. Иными словами, это посвятительная традиция языческого жречества, которая явочным порядком инкорпорировала себя в тело исламской уммы, пользуясь слабостью калама (а последние семьсот лет просто его отсутствием), концептуально-методологическими брешами в системе исламского теологического сознания.

Забавный, на мой взгляд, парадокс состоит в том, что суфизм, притягивающий профанов загадочностью и мистико-поэтической атмосферой возвышенного гнозиса, на самом деле крайне банален и как всякий пантеизм в действительности сводится к органическим парадигмам так называемой «естественной религии», присущей созданиям из глины. Тварь мыслит и чувствует гомогенно; нарушение этой гомогенности вызывает у неё страдания, а ощущение, что она одно с противостоящим ей Внешним, ведет ее к экстазу и духовному счастью.

Тварь воспринимает свою отдельность, уникальность, эфемерность как травму и грех, в то время как для носителей искры духа Божьего (Рух Аллах) — это, наоборот, залог возможности откровения о том, Кто абсолютно Внутри — и именно потому непостижим и не дан даже в подозрении!

Учение о трансцендентности и отсутствии аналогии у Единственного на самом деле предполагает перешагивание через то, что человеческому инстинкту кажется бездонным и невозможным парадоксом. Единственность Всевышнего постижима как абсолютная внеположность и оппозиция всему, что не есть Он. А это все, наоборот, представляет собой безграничные модификации совершенного неведения о Единственном. Всё, что мы можем почувствовать, узнать, проинтуировать, заподозрить, выстроить гипотезу о... — всё это есть не что иное как формы чистого неведенья, которое относится к Аллаху, пребывающему, безусловно, вне всего этого.

Теперь, если взять языческую метафизику, скажем, того же индуизма — там тоже существует принцип неведенья, называющийся на санскрите «авидья». Авидья по их учению есть субъективное состояние, не позволяющее единичному существу постичь свое тождество с Брахманом (абсолютом). С точки зрения же коранической теологии, неведенье есть сама суть безграничного внешнего объекта, который в то же время есть Рок, или Время (Дахр). Это неведенье само про себя не знает, что, во-первых, оно — неведенье, и, во-вторых, тем более не знает, что оно — неведенье о скрытом Субъекте.

Таким образом, можно сказать, что это неведенье бесконечно и как таковое образует чистое объективное бытие, данное лишь в силу того, что оно лишено единственно подлинного знания, могущего прийти в это бытие только извне, путем вторжения Откровения.

Бытие о себе «полагает», что оно есть тотальное «Всё». Именно это и составляет суть языческой доктрины. А кораническая доктрина считает, что бытие есть, на самом деле, ничто, пустая хаотическая субстанция, из которой Аллах пожеланиями вещам быть выводит организованный мир, в центр которого ставит Своего наместника.

На этого наместника возлагается задача: взять под контроль внешнее как инертную массу чистого неведенья и трансформировать это в пространство, куда Аллах направит ведомого им завершающего имама, после чего будет воскресение из мертвых, Судный день и абсолютно новая реальность: если угодно, другое бытие, представляющее собой положительное утверждение непостижимости и трансцендентности Аллаха.

Следует особо оговорить, что вопреки иллюзиям некоторых «теологов», навеянным, скорее всего, сугубо человеческим сентиментализмом, Аллах и по отношению к иному преображенному бытию (Раю) останется скрытым. Но в отличие от сегодняшней ночи ветхого бытия грядущая новая реальность будет всей своей протяженностью утверждать трансцендентность Аллаха как сияющий триумф. То, что было источником лишенности, оставленности и скорби, станет солнцем, сияющим без умаления и энтропии.

Эта доктрина безгранично более парадоксальна и мистична, чем суфийская доктрина тождества.

Ислам и политика

Что можно сказать о развитии исламских движений в современном мире?

Начало исламских собственно политических движений связано с высвобождением специфики исламской политической доктрины из пространства так называемой «исламской цивилизации». Последняя представляла собой пирамидальную организацию общества, воспроизводящую языческие модели с мусульманской терминологией. В этом пространстве «наместник Аллаха» был понят как «первосвященник» в римском смысле или «император» в китайском смысле, а на последнем (османском) этапе истории «наместник» и «династический монарх» практически отождествились: одно и то же называется как «султанской Турцией», так и «османским халифатом». До тех пор, пока Ислам был растворен в цивилизации, смысл его был утрачен для мусульман. Он воспринимался как конфессиональная рутина, следование которой обеспечивает спасение в будущей жизни (и в этом смысле Ислам перестал отличаться от других конфессий), а также как основа для юридической регламентации государственной и частной жизни (и в этом смысле незначительно отличался от «беззаконного» христианства, но зато совпадал с доколониальными азиатскими традициями Индии и Китая и тому подобных цивилизаций).

Необходимо было крушение цивилизационной составляющей мусульманского мира, появление множества стереотипных светских бюрократических этногосударств, копирующих какую-нибудь Швейцарию, чтобы Ислам вернулся к самому себе и своей подлинной миссии: сопротивлению мировому тагуту, отрицанию символов, ценностей и интерпретаций, руководящих «глиняным человечеством», утверждению политической воли неведомого Бога, Который открывает Себя человечеству только в откровении через специально избранных посланников.

Но ведь за этим крушением, как мы видим, не последовало возобновление той изначальной политической нормы, о которой Вы говорите? Казалось бы, напротив — за крахом номинально мусульманских государств следует распад всего политического пространства, его агрессивная атомизация, рост террора и включение в процесс новых тенденций распада (например, этнического сепаратизма, как в случае курдов)?

Естественно, что начало такого освобождения фактора Ислама от фактора цивилизации не могло быть гладким. Политические активисты, интеллектуалы, начавшие продвигать Ислам как самостоятельную и всеобщую идеологию, неизбежно должны были оставаться под некоторым инерционным влиянием недавно бывшей цивилизации. В самой очевидной форме такое влияние, естественно, проявлялось, как желание восстановить эту самую цивилизацию, уход которой сделал возможным саму постановку вопроса об исламском проекте. Так, наиболее лояльными последователями османского халифата, рухнувшего в 1922 г., оказались индийские мусульмане, острее всего страдавшие от колониального господства англичан и, в отличие от арабов, не имевшие опыта подчинения Истамбулу. Среди них появился Маудуди, халифатизм которого по сей день вдохновляет Хизбу-т-тахрир.

Разумеется, на начальном этапе, который длился весь XX в. (и нельзя сказать, что кончился сегодня) исламские движения — и стоявшая за ними исламская мысль — должны были пережить влияние неисламских мировоззрений и цивилизаций, подчас в таких тонких формах, что они не отслеживались даже наиболее искренними и радикальными последователями чистого Единобожия. (Влияние западного просветительского космизма XVIII-первой половины XIX вв. ощущается в мировоззрении Сейида Кутба, который на сознательном уровне стремится к очищению Ислама от чуждых наслоений.)

Ислам, безусловно, не есть цивилизация. Цивилизации в традиционном смысле слова — а это включает, вопреки мнению традиционалистов, и современную глобальную западную цивилизацию — являются историческими реализациями в человечестве «аватар» или «теофаний», и первое, санскритское, и второе, греческое, понятия означают «богоявление» или «боговоплощение». Под этим подразумевается формирующее человеческую субстанцию проявление «князя мира сего» — персонифицированной парадигмы метафизического тождества, иначе, тождества Человека с Абсолютом. Человек стремится к обожествлению в том смысле, что хочет стать равным центральному существу «между небом и землей», которое язычники называют Аполлоном, Ормуздом, Ишварой, а мы — Иблисом или Сатаной. В меру этого фундаментального онтологического желания Иблис «показывает» себя людям, дает инструментарий коллективной реализации «приближения» к нему в той или иной форме. Этот инструментарий и образует инфраструктуру конкретной цивилизации, которая всегда контролируется жрецами — ставленниками Иблиса. Эта практика и есть то, о чем Аллах в Святом Коране говорит как о постоянном искушении человека до Судного дня. В исламской перспективе вся историческая деятельность мирового язычества — от Нимврода и Фараона до Сталина и Буша — построена на ошибке, и все цивилизации есть различные формы заблуждения, причем, ось этого заблуждения есть рычаг воздействия клерикального авторитета на грубое глиняное естество человека.

Механизмы клерикальной игры с людьми через королей, диктаторов, партии, парламенты и пр. есть большая политика, шахматная партия, которую Иблис ведет на шахматной доске Земли, чтобы добиться попадания своего противника (а противник его никто иной, как Аллах) в ситуацию цугцванга. Это ситуация, в которой игроку не хватает времени на обдумывание и следующий ход (кстати, именно поэтому Аллах в различных хадисах не раз передает через своего Посланника (а. с.), что даже если будет оставаться до конца времени один день, «Я его продлю»). Аллах, конечно, не может быть захваченным такой стратагемой, но человечество — может! Человек как наместник Аллаха, по расчетам Иблиса, может оказаться в динамическом дефиците временного и энергетического ресурсов и проиграть.

В чем цель противника в этой игре?

Для того, чтобы уяснить себе цель Иблиса, — а исламский теолог обязан эту цель себе ясно представлять, — нужно исходить из коранического указания на соперничество между Иблисом и человеком. Иблис является Великим существом; он — первый из творений Аллаха, медиатор между различными слоями универсальной субстанции. Языческие доктрины знают его как «сына Земли и Неба», суфии — как «совершенного человека» (инсан аль-камиль), каббалисты называют его Адам Кадмон. Иблис — это архетип всех существ, состоящий сам из субстрата чистой энергии («Ты сделал меня из огня...»). Его восприятие себя — основа неподчинения Аллаху и гордыни перед человеком — есть как раз то, что язычники именуют «логосом» или «перворазумом».

Человек же, в силу причащенности к духу Божьему, представляет собой возможность альтернативного сознания, через которое как через некий инструмент может действовать не только явная мысль Аллаха, заключающаяся в приказе вещам быть, но и тайная мысль, которая несет в себе подразумевание цели, ради которой вещи возникают. Такая возможность указана в мотивации творения людей и джиннов словами «абаду уа алифу» — дабы они служили Ему и узнавали Его.

Иблис именно своим противопоставлением человеку как заключительному элементу творения отсек себя от этой возможности, но само противостояние между Иблисом и Адамом оказалось центральным «сюжетным» ходом Провиденциального замысла.

Таким образом, возникает поляризация между логосом как досмысловым реализмом «сына Земли и Неба» и свидетельствующим интерпретирующим сознанием человека, которое все основано на факте его смертности. Цель Иблиса — блокировать трансцендентный потенциал человеческого сознания и тем самым сделать человека негодным в качестве инструмента служения Божественному промыслу.

Поэтому Ислам есть не что иное, как контрполитика, направленная на демонтаж и слом цивилизационной машины, через которую «сын Земли и Неба» курирует историческое человечество. Оно предельно важно для замыслов этого существа, ибо по воле Аллаха в нем (человечестве) воплотилась критическая точка взрыва всей системы бесконечного мрака субстанции, которая выдает себя — прежде всего, самой себе! — за светлое бытие, за оптимальную из всех возможных Реальностей.

С чего, в таком случае, начинается осознание им альтернативной Реальности? Или, с чего оно может начаться?

По промыслу Аллаха переход к альтернативной реальности, абсолютно противоположной нынешней по своему смыслу, должен произойти только в том случае, если нынешняя ветхая будет взорвана изнутри нее самой. Для этого глиняный человек и наделен частицей Рух Аллах, которая представляет собой точку оппозиции всему, что не Всевышний.

Контрполитика Ислама есть развитие вширь и в глубину этой оппозиции, которая своим практическим следствием должна повести к остановке традиционной истории, остановке циклов возобновляющихся человеческих манифестаций; эта контрполитика открывает дорогу прямого вмешательства Субъекта — конкретнее, Его провиденциальной мысли — в ход событий, в правила, управляющие этим ходом, в саму человеческую интерпретацию реальности.

Это, конечно, макрозадача, метафизический горизонт исламской политики. В ближнем, техническом, плане исламский дискурс должен стать «точкой сборки» всех протестных сил мира, окончательно отобрав эту функцию у стремительно ветшающего марксизма, у мирового левого движения, у радикальных антикапиталистических правых, у анархо-синдикалистов и любых сил, которые бросают вызов Системе. При этом Ислам должен стремиться к тому, чтобы включить в поле своей стратегии все эти мировые антисистемные силы. Разумеется, вектор решения исламских задач всегда остается особым, теологическим, никогда не совмещающимся по истине с любыми другими протестами, мотивированными внешними побуждениями.

Для того чтобы быть в состоянии вести такую борьбу планетарного масштаба, Ислам должен открыть в себе субъектность, альтернативную цивилизационному измерению (любая цивилизация есть объект). Субъектность — это всегда штаб, ложа, «мировое правительство» или некая группа людей, сошедшихся для того, чтобы потребовать себе такой статус. Посланник Аллаха (а. с.), заручившись поддержкой и верой первых нескольких сподвижников, тем самым уже образовал штаб мировой истории и мирового правительства. Да, он был Посланник, но в его умме сохранился принцип наместничества по отношению к нему. Этим наместником является скрытый Имам (Да ускорит Аллах его приход!), а пока он не проявил себя, функция наместничества должна принадлежать политическим джамаатам — сетевой структуре, пронизывающей мировую умму, где каждая ячейка состоит из братьев, принявших общую для всех политических джамаатов идеологическую платформу.

Разумеется, джамаат, образованный теми, кто готов отдать жизнь во имя реализации целей исламской политики, не будет однороден. В нем будут пассионарии ума и пассионарии тела. Цель джамаата — их синтез, возможный только в сравнительно небольшом человеческом пространстве, где все члены общины находятся в перманентной и ни чем не затрудненной коммуникации. Эти джамааты имеют своих представителей, которые буду образовывать координационные советы, вырабатывающие решения по всем вопросам борьбы, и, соответственно, исполнительные группы при этих советах, которые будут проводить эти решения в жизнь.

Оптимальная ситуация — это ситуация, при которой советы и исполкомы политических джамаатов могут мобилизовать любого мусульманина на содействие исполнению принятых решений. Только таким образом полуторамиллиардная мировая община единобожников превратится в суверенный субъект истории, и не просто в один из более или менее автономных факторов, а в главного, центрального оператора по реализации Божественного замысла о человеке, его смысле и его истории.

Кризис

В чем заключается кризис человека и каковы эсхатологические знаки времени?

Сущность кризиса Человека состоит в том, что он исчерпал свой онтологический ресурс. Этот ресурс исчерпан, потому что это энергетический резерв «глиняного человека», которого было бы достаточно в принципе на весь цикл исторического времени, если бы не было одной проблемы. Аллах добавил глиняному Адаму частицу от Своего духа. Как мы говорили выше, эта частица противостоит безграничной «глиняной» субстанции. Можно считать эту частицу своеобразной черной дырой в сплошном гомогенном поле субстанции или чистой возможности. Говоря фрейдистским языком, эта частица — «черная дыра» — есть травма, которой Аллах сознательно наделяет Адама, Своего первого посланника.

Адам не был первым человеком, потому что он был пророком Аллаха, который явился к «глиняным» людям Золотого века. Коранические тексты, в которых мы называемся потомками Адама, обращены только к уверовавшим единобожникам и имеют метафорическое значение. (Так, например, наша умма иногда именуется «дети Мухаммада (а. с.)».)

Люди Золотого века в некотором количестве вняли посланничеству Адама, но подавляющее большинство не вняло. До этого посланничества «глиняный» человек был счастливым животным, имевшим внутри себя солнечное чувство неуязвимого бытия. Он не разделял себя и среду, не нуждался в языке, поскольку обладал звериной телепатией, скорее всего, обладал спонтанными магическими способностями. Люди Золотого века были кочевниками, без устали стремительно передвигались по планете, не имели иерархии и расслоения в своей среде. Можно сказать, что память о таких людях стала основой образа «белокурой бестии», который лег в основу германского романтизма и вдохновил национал-социализм.

Что принес Адам взамен райскому существованию?

Адам принес этим людям, даже тем, кто отверг его, опыт травмы. Люди Золотого века из «белокурых бестий» превратились в подлинных людей после явления к ним Первого пророка. После этого возникло расслоение: сначала выделилась каста жрецов. Их задачей стало восстановление первочеловека, каким он был до начала миссии Адама. Они принялись «лечить» себя и остальное человечество от этой травмы — и лечат до сих пор!

Посмотрите на суть всех жреческих доктрин — все они призывают к возврату в Золотой век, к восстановлению изначального совершенства, к постижению бытия как незамутненного целого, к упразднению различения между субъектом и объектом в экстатическом опыте, который они объявляют единственной подлинной формой постижения истины. А доктрина пророков основана на прямо противоположном: «фуркан» — принцип различения.

Распад целостности древнего человечества продолжился и после выделения жрецов, остальное человечество разделилось на пассионариев-воинов и «работников физического труда», включая также и тех, кто занят посредническими функциями или производственным менеджментом. Наконец, из этих «физических» людей — «гиликов», как их называли гностики, — выделились уже совсем неприкаянные существа, соответствующие первичному пониманию слова «пролетариат»: те, кто могут быть использованы на самой грубой работе другими или вообще не годны ни для какой организованной деятельности.

Однако последнее разделение происходило в эпохи гораздо более поздние, чем Золотой Век. Травма, переданная человечеству через пророческую миссию (а также звучащий язык, которому Аллах научил Адама!), стала побудительной причиной организации общества. Первочеловек был в гармонии с космосом и не нуждался в защите от него, не знал, что такое холод, смерть и болезни, не подозревал об энтропии, а, возможно, преодолевал и гравитацию. Но те, кто услышали весть, исходящую из «черной дыры» — незримой частицы, противопоставленной ВСЕЙ РЕАЛЬНОСТИ — не могли уже больше жить как прежде, они отделились от космоса, и тот обрушился на них со всей безжалостной силой холодного и страшного объекта, всегда стремящегося к уничтожению всего, что не есть он сам.

В чем конечная цель?

Общество возникло — и существует по сей день!- как система выплаты «повинности», которую человечество платит Року, чтобы не быть уничтоженным, чтобы жить комфортно, принимая луну за уличный фонарь, а лужи — за недоработку муниципальных служб. Что же человечество платит? У «белокурой бестии» этот вопрос не стоял: она не была данником внешней среды. В онтологическом ресурсе этого грандиозного, роскошного и бессмысленного существа, представлявшего собой до появления Адама тень Сатаны на Земле, и не было того, чем можно было платить энтропии, что могло бы компенсировать ледяную ярость межзвездного вакуума. Экзистенциальный человек (постбестиальный) несет в своем сердце виртуальную «черную дыру», поскольку он вовлечен в луч адамизма, хочет он этого или нет. (От адамизма удается избавиться только язычникам высокого посвящения, которые достигают состояния «мокша» — освобождения от травмы противостояния абсолюту.)

Эта «черная дыра», собственно говоря, есть его истинное «Я», его смертная душа здесь и теперь, залог его конечности в этом мире и, вместе с тем, сокровищница колоссальной свободы, которая проявляется в особой, неонтологической энергии. Образно говоря, — да и буквально тоже — это та энергия, которая позволяет приговоренному пожизненно к нечеловеческим условиям рабства или заключения каждый день подниматься с новыми силами, чтобы встретить вызов своей юдоли. Самое сильное и здоровое животное, находящееся в органическом симбиозе со своей средой, подохнет только от намека на те вызовы, которые человек переносит с безграничной стойкостью.

Вот что отбирает у нас общество — моральную энергию наших сердец, сок нашей внутренней свободы, само время, которое мы проводим на этой земле. И это не метафора: марксизм открыл, что эксплуатация превращает наше время в труд, создающий прибавочную стоимость. А политэкономия современной исламской мысли добавляет к этому учение о том, что общество стремится превратить все внутреннее время человека в разнообразное отчужденное от него классифицированное и оцененное время, которое становится внешним объектом, материальным артефактом. В раннем обществе межличностные отношения не были отчуждаемы и не превращались в объект. Отношения между коллегами, друзьями, соседями были практически особой формой протекания «внутреннего времени» их участников. В современном постиндустриальном социуме эти же самые отношения превращаются в разновидность товара, количественно оцениваемого объекта. Таким образом, общество как инфраструктура вся без остатка превращается в непрерывно возрастающий капитал, который для своего роста во всё возрастающей степени должен пожирать всё внутреннее время как можно большего числа своих членов, и одновременно повышать капитализацию этого временного ресурса, то есть делать отчуждаемое внутреннее время каждого более дорогим.

Это то, что принято называть прогрессом?

Да, для камуфляжа этот процесс называется «прогрессом», хотя в действительности речь идет о стремительном экспонентальном росте эксплуатабельности членов общества. Чем выше капитализировано их время, чем большее количество оценочных единиц можно с них снять, переводя их жизнь во внешний обсчитываемый объект, тем более развитыми современными адаптированными к цивилизации эти члены общества считаются.

На определенном этапе демократические процедуры — партии, парламент, выборы — повышают капитализацию двуногих баранов, стимулируют эксплуатабельность.

Но этого допинга хватает лет на сто-двести. Сегодня демократией нельзя добиться, чтобы типовой яппи с Уолл-стрита или Сити был более ценен и давал больше шерсти, чем раньше. Современный человек в наиболее продвинутых участках мирового мегаполиса достиг предела социализации. Сохранение демсвобод, не говоря уже об их расширении, ничего не добавит ему как объекту эксплуатации и опасно повлияет на возможности недостаточно «социализированных» противостоять катку прессинга и отчуждения.

Поэтому методы завтрашней олигархии — начиная уже с сегодняшнего дня! — будут методами США в Ираке и Афганистане, методами России в Чечне, методами Каримова в Андижане. Мы стоим на пороге создания глобальной полицейской империи, где официальное и криминальное не будут, наконец-то, различаться даже по форме.

Это и есть внешние эсхатологические приметы кризиса человека: глобализм, всё ширящаяся война с «международным терроризмом», который организуется и производится имперскими спецслужбами или зависящими от них преступными сообществами, которые давно превратились в неформальный резерв государственных силовых структур.

Поскольку альтернативный вариант неизбежно следует из концепции исламской антропологии, опишите ее апологетику.

С точки зрения этой антропологии, кризис человека является отражением и следствием более фундаментального кризиса бытия и связанного с этим первичным кризисом кризиса сознания.

Кризисы бытия и сознания острейшим образом переплетены: сознание огромного большинства людей, как мы упоминали выше, проникнуто онтологизмом, культом бытия по отношению к которому сознание позиционирует себя как внешнее отражение. В действительности, именно сознание является организующей точкой сборки, которая обладает интерпретационной силой и которая, благодаря своей независимости от бытия превращает хаос в порядок. Кант пессимистически относился к возможности познания внешнего мира, так и не сделав необходимого шага к пониманию того, что ноумен находится не за пределами человеческого восприятия, а является предварительным условием существования такового. Ноумен есть «черная дыра», в которой воплощается частица духа Божьего, и эта «черная дыра» работает как амальгама с обратной стороны зеркала, благодаря которой возможно отражение. Ноумен именно потому и не воспринимается в рамках перцепции, что является условием самой перцепции.

Однако, вся философия и метафизика, от Платона до фараоновских жрецов, индийских риши и мудрецов даосского Китая, помещает ноумен в объективном мире, а субъект рассматривает как простую инверсию объекта. На традиционном Востоке такое метафизическое сознание давно вступило в полосу кризиса, а на Западе проявлением крушения этого сакрального реализма стал современный постмодернизм.

Конечно, корни кризиса метафизически ещё глубже.

Онтологический реализм унаследован экзистенциальным человеком от «белокурой бестии» Золотого века. Рано или поздно практика общества, сосущего компенсаторную энергию против энтропии из «черных дыр» индивидуальных существований, и практика сознания, основанного стихийно на визионерском образе Золотого века, должны прийти в неразрешимое противоречие, заложником которого и точкой слома оказывается именно фактический человек как данник общества и, вместе с тем, пассивный носитель сознания.

Трещины, разбегающиеся от этого места слома змеятся как по социальной ткани — конфликт, оппозиция, раскол, так и по биологической — вырождение, исчезновение либидо, революция мутантов (геев), расизм и пр. Все эти черты также относятся к знакам времени и, несомненно, войдут составной частью в постиндустриальную эру, где Ислам должен играть центральную роль корректора и провозвестника нового контронтологического сознания (проявления на человеческом уровне Божественного мышления, свободного от ошибок), приход которого нам обещан откровением нашего Пророка Мухаммада (а. с.) и за которое мы боремся с куфром уже четырнадцать столетий.

Ислам, как стратегия духа

Что такое стратегия духа?

Прежде всего, следует расшифровать само понятие «дух», которое на самом деле имеет гораздо больше значений или, по крайней мере, «прочтений», чем противоположное ему понятие «материя». (По поводу «материи» также ведутся споры, но они сильно упрощены тем, что проходят между метафизиками и профанами. Профаны считают материю сферой проявления, воздействующего на их телесные органы чувств. Метафизики же понимают под «материей» то, что всегда понимали представители традиционного знания: это субстанция, являющаяся чистой возможностью или, точнее, пассивным «женским» полюсом возможности, как показывает сам греческий корень слова «матер». Как таковая, материя не проявлена и ни на какие органы чувств в этом смысле воздействовать не может; профаны, попросту, путают материю с веществом и энергией, которые в свою очередь, представляют собой проявления протяженности. А вот сама чистая протяженность в традиционной метафизике называется «materia secunda» — «вторая материя».)

«Дух» — ruah по-еврейски, ruh по-арабски — имеет в семитских языках общий корень со словом «ветер» (ар. rih), по-гречески и по-русски это понятие связано с дыханием — «пневма». Такое же «дыхательное» происхождение у духа и в латыни. А вот в германских языках это опять-таки ближе к активности ветра: ghost (дух, призрак) → gust (сильный порыв ветра). Уже из этой краткой лингвистической справки видно, что традиционная семантика различает в самом генезисе образа духа субъективный и объективный аспекты. Дыхание есть движение воздуха в легких единичного индивидуума, в то время как ветер или его порывы — это проявление свободного движения воздушного элемента вне привязки к конкретному существу. Данное соображение имеет для нас определенное значение, так как «дух» в Коране употребляется двояким образом: одно упоминание — это «рух аль-кудус» — «Святой дух», под которым традиция понимает архангела Джабраила (Джибрила). Другое же упоминание — «рух Аллах» или тот дух, который Аллах называет «Своим» и частица которого вложена в «глиняную куклу» Адама при его сотворении. Мы находим здесь такое же различение: с одной стороны, конкретная персона архангела, с другой — не персонализированная субстанция. (Для единобожников очевидно и даже не нуждается в специальном оговаривании, что ни Святой дух, ни дух Аллаха не имеют никакого отношения, по сути, к самому непостижимому Субъекту, для которого они суть сотворенные Им оперативные инструменты Его воли. Мы оговариваем это поскольку совпадение значения «рух аль-кудус» со «Святым духом» в христианском богословии может ввести кого-то в заблуждение по поводу не существующей здесь аналогии.)

Есть ещё и третье упоминание «духа» в суре Лейлату-ль-Кадр, где о ночи могущества говорится: «Спускаются в нее ангелы и дух для исполнения всяких повелений». В данном случае нет прямого указания на то, о персонализированном или субстантивном духе идет речь, однако упоминание рядом «ангелов» и направление духа на исполнение повелений указывают, что речь здесь идет об архангеле Джабраиле.

Очень важно на этом этапе понять, что субъективный и объективный аспекты духа — выражаясь исходными образами, «дыхание» и «ветер» — относятся к одной и той же сущности, одному и тому же инструменту, который служит для реализации божественного замысла. Адам и изошедшие из его чресел пророки вплоть до нашего господина Мухаммада (а. с.) — все были преемниками друг друга в обладании этой частицей. Это основа их избранности, которая позволяет им воспринять откровение. Но откровение это передается Джабраилом, то есть другим, персонализированным, аспектом того же самого духа, неперсонализированная частица которого в сердце пророка позволяет это откровение услышать и воспринять.

Мы располагаем лишь виртуальной причастностью к духу, живущему в пророческой цепи. Вот почему мы можем только последовать за откровением, приняв его на веру. Именно искренность и тотальная поглощенность всего нашего существа в ответе на то, что Пророк передает нам, и определяет, превратится ли эта виртуальная причастность в реальную. Именно это будет определяться в Судный день, исключением из чего уже сейчас являются мученики, павшие во свидетельствование своей веры — шахиды. Они оплатили своей жизнью трансформацию виртуальной причастности в частицу духа Божьего, в реальное обладание ею, подобно тому, как ею обладают пророки. Именно это и делает их живыми, очищенными и свободными от Суда уже сейчас, когда они «мертвы» с точки зрения невидящих очей смертного человечества.

Чем же в этом случае является коранический дух?

Единственно правильным ответом будет, что он и есть Провиденциальная мысль Аллаха о назначении творения, ещё более глубоко — Божественная мысль, в которой «исправляется» первичная реальность, данная как полное неведение об Аллахе.

Тут следует подчеркнуть некоторый «диалектический» аспект исламской теологии. Неведомость, непостижимость есть основа возможного упоминания об Аллахе. Наличие у него сифатов-атрибутов и «прекрасных имен» ничего не меняет в этом фундаментальном качестве, ибо вся сумма имен и относящееся к ним самое совершенное понимание ни на йоту не снимают непостижимости Того, Кто скрыт за этими именами. Поэтому неведение об Аллахе, выступающее как всё то, что не есть Он, есть неизбежная форма Его трансцендентного присутствия. Это неведение абсолютно неизбежно, потому что «присутствие» Аллаха может проявляться только в негативной форме, и только воля Аллаха устранить всякий негатив вмешивается в бездну этого чистого неведения, чтобы в итоге на его месте возникла новая реальность, основанная на абсолютном позитиве и совершенной справедливости. Перемычкой или мостом в этом переходе от негатива первичного неведения к позитиву «явленной» в будущей жизни трансцендентности служит именно человек как та «площадка», где частица духа Божьего противопоставлена самодовлеющей и невежественной глине. (Вот, почему ангелы говорят о том, что человек явится источником беспорядка и кровопролития, а Всевышний отвечает им: «Я знаю...». Согласно Замыслу, человек поставлен наместником для того, чтобы через себя реализовывать войну между «духом» и «глиной».)

Итак, дух есть мысль Бога, в которой задана перспектива преодоления неведения-негатива, существующего как ложная бесконечность. (Эта ложная бесконечность, являясь язычникам в качестве Рока, полагает себя при этом самодовлеющим и самодостаточным абсолютом.)

В этапах проявления божественной Мысли человек обнаруживается как существо, которое, хотя и принадлежит глине, родственной этой ложной бесконечности по всем параметрам косности, инерции, сырости, тьмы и пр., но, тем не менее, затронут при этом самой Мыслью, что образует внутри него духовную рану или травму.

Далее в этапах проявления этой Мысли — возникновение общества, оказывающееся компенсаторным следствием этой духовной травмы. В пространстве этого нового проявления мы обнаруживаем двух коллективных игроков, между которыми распределяется поляризация человека как конфликтно-кризисного существа. Эти игроки — жрецы и воины.

Жрецы стремятся, опираясь на инструмент общества, нейтрализовать духовную травму экзистенциального существования, то есть тем самым блокировать действие Божественной мысли в тварном организованном вокруг человека мире. Их цель — воспроизведение ложной бесконечности в качестве единственно возможного и совершенного утверждения.

Воины могут противостоять им лишь виртуально в силу того, что их огненная страстная природа ищет деструкции статус-кво, а в идеале стремится к жертвенному саморазрушению. Всесжигающая страсть на вершине внутренней духовной пирамиды воинской касты именуется «любовью», ибо в разрушении себя естественным образом полагает утверждение Иного. Таким образом, чистая страсть есть предварительное условие раскрытия человека к принципу трансцендентного, воли служить тому, что безусловно не дано.

Вот почему воины являются ближайшим образом затронутыми миссией первопророка Адама, и вот почему все пророки происходят из воинской касты и во всех своих проявлениях выступают благородными и совершенными воинами.

Джибриль как Святой дух, обладающий конкретным образом и личностью архангела, адресуется к безличному аналогу самого себя — частице духа Божьего в сердце пророка, унаследовавшего ее от Адама. Избранничество каждого конкретного пророка, время и обстоятельства его прихода — это составная часть того же провиденциального замысла, в котором все пророки присутствуют с самого начала (показанные Адаму во время сна творения). Бесполезно было бы обращаться с призывом, низводить великие тайны замысла тому, кто этой частицы не имеет в полностью реальном смысле и, стало быть, не может «вместить».

Но точно так же пророк, в свою очередь, оказывается услышан лишь теми, кто по своему качеству ближе всего отвечают провиденциальному замыслу, кто как камертон настроены на резонанс с духом Божьим. Это именно воины. Пророк обращается ко всему человечеству, но первыми его услышат воины, которые становятся его сподвижниками.

А что дальше?

После того как они создают независимую и способную выжить в борьбе общину, под покровительство вовлекаются и другие классы человечества. Однако воинам Коран отводит наипервейшее место в человеческом материале, из которого составляется общность последовавших за Божественным замыслом: «Не равны те, кто идут по пути Аллаха, жертвуя жизнями и имуществом, тем, кто остается поить паломников».

С приходом пророка и образованием джамаата борьба не кончается. Она не кончается никогда. Корпорация жречества переходит в контрнаступление еще при жизни пророка, ища бреши в его стратегии, пытаясь отвлечь или соблазнить. Стоит ему отлучиться, как часть последовавших за ним пытается сотворить себе кумиров, изготовить золотого тельца и т. д. Понимание этой острой проблемной ситуации крайне важно для единобожников: ведь только пророки обладают безусловной чистотой и свободой от заблуждения. Приписывать такие же свойства автоматически всем человеческим существам, последовавшим за призывом пророков, означает играть на руку жрецам, тактика которых состоит в том, чтобы лишить пророков исключительного привилегированного статуса и затемнить понимание фундаментальных антропологических основ, сопутствующих самому принципу откровения.

Почему всякий раз эта тенденция оказывается прерванной, кто и каким образом ей противостоит?

Как только пророк умирает, и это относится ко всем пророкам, жрецы и их агентура внутри сложившейся общины переходят в контрнаступление, стремясь расколоть общину, скомпрометировать, а по возможности, и уничтожить ее наиболее лояльную ушедшему пророку часть, создать систему интерпретаций, в которых революционная взрывная сила Божественного послания была бы погашена, низведена до уровня разновидности всё тех же традиционных жреческих доктрин. (Ярким примером в этом направлении служит активность «апостола» Павла и исторические последствия его деятельности, в результате которой мы сегодня видим под брэндом «христианства» митраистов и манихеев, прикрывающихся библейской терминологией.)

Важным направлением подрывной деятельности жрецов является внутренняя контрреволюция против воинов, в результате которой на первое место в общине выходят ближайшие союзники жречества внутри социума — торговцы и ремесленники. Последние активно работают в направлении «обезвреживания» первоначального послания, являются послушной паствой под руководством «ученых», т. е. книжников и фарисеев, которых Иса бин Марьям (а. с.) называл «волками в овечьих шкурах». Нет ничего удивительного в том, что эта публика, доминирующая в количественном отношении и руководимая опытными политтехнологами из «вечной» корпорации, восстанавливает на месте пророческой общины сподвижников общество с его фундаментальным принципом отчуждения и обессмысливания и его аппаратом принуждения и насилия. Государство никогда не создается воинами; даже в языческом обществе, где у воинов нет подлинных единобожных наставников, а роль авторитетов невозбранно играют непуганые мудрецы, даже там государство организуется писцами и лакеями. Деклассированные люмпен-осколки торгашей и коррумпированной знати, находя друг друга жиреют на эксплуатации «закона», который они окутывают кровавым туманом перманентного насилия.

Единственным прорывом в этом направлении могла бы стать только подлинная социальная эмансипация касты воинов, которая оказалась бы способной в этом случае воссоздать мировую общину и организовать ее успешное сопротивление мировому обществу. Для этого требуется, в первую очередь, интеллектуальная победа чистой теологии над жреческой метафизикой (или, в нашем случае, над интерпретациями откровения со стороны «ученых» и традиционалистов-мистиков). Именно теология, формулируя свой метод, свои горизонты, своё описание реальности, открывает потайной ход пассионариям ума к возвращению себе влияния и внимания со стороны заинтересованных сил. Заинтересованными же в этом деле оказываются все элементы конфликта и кризиса, все носители протеста, короче, все обездоленные и лишенные наследства. Среди них обретаются и младшие братья пассионариев ума — пассионарии тела. Их жизнь на задворках человеческого пространства проходит в извращенной манифестации сжигающей их любви — в непрерывном всеразрушающем насилии, которое, будучи фальсифицированным и лишенным основы, легко берется под контроль наиболее хищным элементом общества: силовиками и курируемой ими мафией. Пассионарии-теологи (что означает прямую противоположность клерикалам любых мастей и рангов) составляют союз с пассионариями, которым нечего терять, кроме своей головы, ибо у них она играет самую последнюю роль в их существовании. В этом симбиозе и рождается гвардия Единобожия, в которой провиденциальная мысль обретает непосредственное и действенное телесное выражение.

Сегодня очевидно, что только кораническое откровение и только относящийся к нему исторически человеческий материал могут стать базой для революции воинов против жрецов, которая в случае успеха станет возглавляемой ожидаемым Махди (Да ускорит Аллах его приход!). Дух, который есть мысль Бога, выражается в словах, низведенных Аллахом в Святом Коране: «Мы завершили для вас вашу религию (din, то есть путь следования) — Ислам».

Ислам как система во всей её целостности и есть стратегия духа, бескомпромиссное следование которой должно привести к победе тех, кто были на земле «ослабленными», а станут первыми. (Под ослабленными имеются в виду те, кого близкая единобожию рыцарская традиция на Западе называла «лишенными наследства»: воины, одинокие герои, стремящиеся конвертировать самопожертвование в утверждение альтернативной триумфальной реальности.)

«Экономика» ислама

В чем суть исламской «экономики», когда душа покупается за будущий рай?

«Аллах купил ваши души за то, что вам рай», — говорит Всевышний в кораническом Откровении, обращаясь к уверовавшим. Некоторых наших особо сентиментальных современников шокирует «торговая» терминология, применяемая Богом в вопросе о вечном спасении. На самом деле за этим «сакральным экономизмом» скрывается фундаментальная глубина Божественной мысли о природе того общества, из которого миссия пророков вырывает — и тем самым освобождает — наилучших, пассионариев, способных изменить смысл бытия.

Обращение Всевышнего скрыто подразумевает, что внутреннее время членов общества куплено у них коллективной машиной отчуждения, которая превращает душу (а душа есть, на самом деле, синоним «внутреннего времени») в количественно исчисляемый объект и ведет человека в ничто. Общество позиционирует себя как бесконечно становящаяся модифицирующаяся и возрастающая «ближняя жизнь», где она — а стало быть, и само это общество! — вечны, а поколения людей, конвертируемые в рост «ближней жизни» (называемый на сегодняшнем языке прогрессом) — это пыль на ветру.

Люди, которые перевели себя на строительство пирамид, на походы одного царя против другого и тому подобные акты капитализации человеческого материала, — не вписаны в книгу жизни. Они добавились телесно к глине, из которой сложены скорбные стены огромной тюрьмы, именуемой «юдолью человеческой».

Мы сказали, что душа есть «внутреннее время». Выше мы говорили о том же самом как о «черной дыре». Внутреннее время как душу следует понимать не в том смысле, что внутри нас щелкают минуты, часы и даты. Биологическая энтропия, старение нашего организма, из которого рождается психологическое переживание длительности — это, как раз, не «внутреннее время», а один из аспектов внешнего.

Истинным «внутренним временем» является фиксированный финальный горизонт, который, в отличие от географического, не отдаляется от нас по мере нашего движения вперед, а как раз очень хорошо стоит на месте. Встреча с этим горизонтом, выход на этот рубеж означает для нас смерть и уничтожение. «Внутреннее время» — это наш финализм, обреченность абсолютно неизбежному концу. Это «внутреннее время» присутствует в нас как перспектива неизбежной смерти, которую мы осознаём, но, вместе с тем, оно же дано как непостижимый, недлящийся миг, «точка» во времени, не имеющая измерений по аналогии с точкой пространства.

Как в пустом однородном пространстве точка означает конец протяженности, но, вместе с тем, и ее же центр, нетождественный ничему в этом пространстве, так и эта точка внутри человека означает конец его личной длительности (а в некотором смысле и длительности вообще!), но при этом является центром времени. Вот в этом смысле мы и утверждаем, что эта «чёрная дыра» есть внутреннее время, оно же — душа, ибо местоимение Я, подразумевающее неповторимого Иван Иваныча здесь и теперь относится только к вот этому скрытому в сердце пределу длящейся жизни, который обнаруживается как конец этой жизни в момент смерти и вместе с самой жизнью также перестает существовать.

Что это означает в перспективе конкретного, единичного человека?

Неповторимый Иван Иваныч исчезает без остатка, а чёрная точка внутри него присоединяется к простому и чистому отсутствию, которое после исчезновения индивидуума больше никак не обозначено.

Пока же этот индивидуум мог размахивать руками и вступать в разнообразные отношения с себе подобными, его душа (которая, как мы убедились, есть вместе с тем его потенциальное будущее ничто) служит источником практически неограниченных ресурсов, выкачиваемых обществом, чтобы превратиться в «объект», иными словами, материально видимую и оцениваемую часть человеческой цивилизации, ту самую инфраструктуру, которую марксисты именуют «производительными силами».

Специфика здесь, с исламской точки зрения, в том, что в XIX веке понятие производительные силы было сравнительно узким — гораздо уже, чем то, что понималось под «цивилизацией». Сегодня «производительные силы» включают в себя среди прочего производственные и непроизводственные отношения. Юридические отношения супругов — а, стало быть, их сексуальные и эмоциональные отношения — также превращаются в «производительные силы», поскольку паразитические «заработки» адвокатских контор, занимающихся делами супругов, также входят в ВВП страны. И подобным образом все сферы жизни общества превращаются в разновидности производства, становясь отчужденным объектом.

Аллах как вождь правоверных, обращающийся к ним через Пророка, открывает альтернативную перспективу: лишить общество как коллективного вампира своей духовной крови — «внутреннего времени». В этом случае неотчужденное «внутреннее время» возвращает себе абсолютную свободу нетождества внешней среде и становится базой нового смысла, который открывается через Пророка в виде послания подлинного Субъекта.

Указанием на то, что «внутреннее время» превращалось обществом в количественно измеряемый, похищаемый ресурс и служат слова: «Аллах купил...»

Таким образом, в исламском откровении, точнее, в одном этом конкретном айате, заложена вся политэкономия исламской теологической мысли: тотальная критика «самостоятельного» человеческого социума как тагута, то есть некой машины, которая мифологизируется, являясь предметом поклонения, на самом деле, воплощает в себе чистое зло и деструкцию для вовлеченных в деятельность этого механизма людей.

Призыв Аллаха несет правоверным не просто свободу, но такое ее понимание и такие ее измерения, которые выходят далеко за рамки социальных подвижек от состояния раба к состоянию хозяина. Истинная свобода для человека есть, на самом деле, освобождение от общества, что само по себе есть предпосылка воскресения и вечной жизни в новой онтологии.

Спасибо.

Аэлита Жумаева, журнал Арба. ру