Мусульмане в Москве

Ислам — не просто одна из ведущих мировых религий; вокруг этого слова закручиваются мощнейшие потоки энергии, на глазах меняющие мир. Этот процесс невозможно свести к пресловутому столкновению цивилизаций: разные культуры и взгляды на мир не бьются насмерть, как боксеры на ринге, а незаметно меняются под влиянием друг друга. В этом номере «Афиша» следит за тем, как мир вокруг становится все более исламским, а может быть, ислам становится все более мирским.

Гейдар Джемаль — крупнейший исламский метафизик, автор книги «Ориентация — Север», председатель Исламского комитета России — объяснил Роману Грузову, в чем будущее ислама, что такое иман и почему так важен хиджаб.

— Как культура исламского мира присутствует в нашей жизни? И почему это присутствие не слишком заметно?

— Оно очень заметно, например, в праве. Многие аспекты американской, скажем, цивилизации напоминают моменты, прописанные в исламском законодательстве. Например, права женщин при разводе: корень лежит в исламском законодательстве, где при разводе женщина имеет право на четверть имущества, если развод случается не по ее вине. Что касается культуры — огромное количество европейских символов укоренено в исламской традиционной символике. Данте считал себя учеником Мухиддина аль-Араби — это прослеживается в «Божественной комедии». Своим понятийным арсеналом европейская алхимия обязана аль-Джабиру и арабской алхимии, астрономия и астрология корнями также уходят в исламский мир. Но после нашествия монголов исламская цивилизация перенесла мощный удар, с которым не сравнима никакая антирелигиозная деятельность большевиков. Были разорены мечети, сожжены библиотеки, научные центры. Огромное количество материалов, бесценных научных сведений и людей было уничтожено. Халифат на момент появления монголов был сверхдержавой — это была гигантская кузница новой цивилизации. Математика, металлургические искусства, ювелирное дело, книгоиздательство, вся пышность жизни с ее свободами, дискуссиями и философскими школами — все было интегрировано в халифат. И вот появились язычники из диких степей, находящихся за пределами цивилизационного дискурса, и все разнесли в щепки: мечети, библиотеки, медресе, университеты. Для цивилизационного сознания это была колоссальная травма, которая жива до сих пор.

— А что происходит сегодня?

— Сегодня у мусульман ставка на естественные науки — все больше мусульман получает великолепное образование, входит в мировую науку. Иранцы четко позиционируют себя в физике, в медицине, арабы — в биохимии и фармацевтике, причем я говорю не об аптеке, а о высоких технологиях. Франция, например, существует как особая внутриевропейская мини-цивилизация, французские ядерные технологии опережают американские лет на двадцать, и не последнюю роль в этом играет мусульманская диаспора. Когда снимаются ограничения, гетто превращается в диаспору: мусульманин больше не загнан в свой квартал, может заниматься чем хочет, но при этом все считают его гражданином второго сорта. Тогда из составляющего диаспору миллиона выходит пятьдесят тысяч необычных людей — тех, у кого со дна бессознательного появляется ответ на вызов, гиперодаренность.

— Это как реакция евреев на 3%-ную квоту для студентов в царской России?

— Да, абсолютно — они начинают на ходу подметки резать. Это новый тип людей, остро переживающих то, что они мусульмане, что они находятся под жестким прессом государства, хозяева которого имеют совершенно другой дискурс, не включающий в себя их ценности.

— В царской России еврейские гетто порождали не только ученых, но и массу скрипачей, музыкантов. Есть ли такая тенденция в мусульманской диаспоре?

— Видите ли, скрипачи и музыканты — в религиозном плане не столбовая дорога, указанная исламом. Столбовое направление в исламе — это филология, мысль. Основа исламского творчества — вербальный методологический интеллектуализм, художественная литература, появившаяся в исламе раньше, чем в Европе. На сегодняшний день философия на Западе переживает время кризиса и, возможно, смерти, а ислам предлагает альтернативу, заключающуюся в совершенно новых интеллектуальных методологиях. Они связаны не с философским, а с теологическим подходом к интерпретации реальности.

— Давайте тогда о реальности: в Лондоне я знаю людей, которые ходят обедать к пакистанцам в South Hall, а дома слушают Fun-Da-Mental. Французы умеют готовить кускус и любят музыку раи. У нас кроме шаурмы ничего нового в этом смысле не появилось. Как вы думаете — что нас ждет?

— То, о чем вы говорите, состоит из внешних примет; кускус, восточная музыка — все это относится к человеческому субстрату и не имеет отношения к исламу. Ислам есть чистый дух, буква и дух. Есть шариат — устав взаимоотношений избранных между собой, и есть иман. Иман — это то же, что библейское «аминь», это единый семитский корень, означающий «истинно, истинно так». В русском языке «иман» переводится как «вера», но вера в русском и в индоевропейских языках предполагает веру как доверие, веру как чаяние, веру как нечто эмоциональное. С точки зрения ислама — это все мурлыканье и кудахтанье, это вообще не разговор. Иман есть утверждение духом, и сердцем, и болью, свидетельствование того, чего нет в твоем опыте, того, что дано через откровение. Я не знаю Бога, я не могу его знать, я всего лишь оживленная глиняная кукла. Но я принимаю это послание таким, каким оно пришло мне через пророков и через последнего из пророков наших — Мухаммеда, и я своей волей, своим интеллектом, всем своим сознанием утверждаю, что это так и есть. Ислам — это состояние сознания, а уже потом он опосредованно оказывает влияние на манеру ходить, одеваться, снимать халат, ставить обувь и то, как любить жену.

— Мы, однако, сталкиваемся с этими периферическими явлениями каждый день и ничего в них не понимаем. Скажите, например, почему одни мусульманки ходят в бурке, сквозь которую видны только глаза, а другие надевают платок, не всегда даже прикрывающий волосы?

— Эти традиции — как растительность, подымающаяся после катка, — обновляются всюду по-разному. Все зависит от погоды, грунта и тяжести катка, который по этому месту прошел. Повязочку на волосах носят в основном кавказские девушки, гордящиеся своей независимостью, жесткостью и не желающие походить на татарок — они воспринимают их не как ровню себе. А татарки, в том числе и культурные татарки, ориентируются на стандарты зарубежного ислама, вторично воспроизводят традицию через интеллектуальное усвоение. Вообще, в Средней Азии паранджа как отклонение от настоящего хиджаба, то есть закрытия лица, появилась только вместе с русскими — царизм всюду, куда бы ни приходил, поддерживал самые реакционные слои, те, которые мало что имели общего с мейнстримом цивилизации. Хиджаб — это установление шариата, это не фольклорная вещь, не кокошник. Хиджаб имеет одно значение: не скрыть идентичность женской личности, а показать, что она мусульманка и как мусульманка является высшим существом, неприкасаемым ни для каких заигрываний. Установление хиджаба было сделано для того, чтобы отличить наложниц, язычниц, всяких, так сказать, баб, от мусульманки, рядом с которой ты сразу подтягиваешься и говоришь ей: сестра, проходи, сестра...

— Французская дискуссия о хиджабах в школах стала классическим примером непонимания и столкновения двух цивилизаций. Как вам кажется, есть вообще способ жить вместе, не сталкиваясь лбами?

— Когда говорят о столкновении цивилизаций, имеют в виду хозяев этих цивилизаций, боссов и организаторов. Дружить с ними означает кивать Бушу, кивать Блэру, соглашаться с тем, что западную цивилизацию представляет лично папа римский. Кто тогда с исламской стороны должен представить ислам? Саудовская династия? Катарский эмир? Или кувейтская семья ас-Сабах, из-за которой разгромили половину Ближнего Востока? Я вижу способ жить вместе — его раньше нас увидели евреи в XIX веке. Это социальное протестное движение, которое будет нарастать. Сегодня оно обезоружено после краха марксизма, маоизма и троцкизма — они оказались исторически несостоятельными, но причины, их вызвавшие, никуда не делись, более того — они усугубляются. Еще в прошлом веке люди передвигались, просто показывая свой внутренний паспорт на границе. Люди имели огромную свободу. Для людей того времени сегодняшний мир — это кошмар, антиутопия, Хаксли какой-то. Нас заставляют снимать башмаки, прогоняют через миноискатели, придумывают байки про жидкую взрывчатку, и это притом что мы прекрасно знаем: в основе всего лежит придуманная властями, спровоцированная ими паника. Это делается для того, чтобы всех нас превратить в бесправных баранов, и завтра будет хуже; честно говоря, я убежден, что еще в нашем поколении мы увидим конец электоральной системы. Евросоюз, Европарламент, их комиссии и фонды — они ни перед кем не ответственны уже сейчас. Завтра они будут еще более не ответственны. Ислам не может солидаризоваться с этим насилием. Я считаю, что с точки зрения ислама, с точки зрения теологического понимания истории мы не можем принять такую систему дружбы или столкновения цивилизаций, при которых рыцари подмигивают друг другу через забрала и избивают дружинников противной стороны, стараясь не касаться друг друга щитами. Для нас приемлемо вот что: жить вместе со всеми людьми доброй воли, представляющими реальное человечество, с людьми, не желающими, чтобы их выбрасывали из истории. Там, где люди не верят в СМИ, где власть имеет меньший контроль над умами и душами, простым людям очень легко договориться, хотя они пахнут по-разному, у них разный цвет кожи. Пусть это будут латиноамериканские индейцы или католики Бразилии, пусть это будет население России, традиционно воспитанное во всемирной отзывчивости, или китайские крестьяне, участвующие в вооруженных выступлениях против власти коммунистической партии. Семьдесят миллионов китайцев участвовали в прошлом году в вооруженных конфликтах с полицией — это неплохо, это впечатляет. Вот с этими людьми мы и будем в союзе.

журнал "Афиша" (№185)