Диаспора: религиозный феномен в центре мирового социального пространства

Диаспора: религиозный феномен в центре мирового социального пространства

Впервые принцип диаспорного существования проявился на рубеже перехода от древнего мира к новой эре, причем сразу в двух направлениях. Первой диаспорой стало рассеяние евреев после разрушения римлянами Второго храма Иерусалимского (73 г. Р. Х). Изгнанные из Палестины евреи частью расселились по Средиземноморью, частью же были оттеснены на просторы Евразии в сторону Поволжья и Центральной Азии. В дальнейшей своей судьбе еврейский народ отступал от диаспорного принципа существования, создавая компактные закрытые поселения (гетто), в которых реализовывался исторически давно известный принцип жизни земляческих меньшинств в чуждом этноконфессиональном окружении. Однако периодически евреи возвращались к диаспорной модели, которая оптимальна для мобилизации психических и умственных ресурсов общины и обеспечивает наилучшие параметры выживания в соперничестве цивилизационных типов.

Другим примером диаспоры, возникшей примерно в то же время, стал эллинизм. В нем реализовался принцип распространения определенного типа сознания. Греческий язык и связанная с ним понятийно-методологическая система понимания мира захватили самые разные слои населения, крайне пестрого по генофонду: от согдийцев далекого Хорасана до египтян, италийцев и тех же евреев, расселившихся по Ойкумене. Эллинизм стал диаспорным типом сознания — космополитизм, духовные корни которого не в земле (почве), а в небе.

Диаспора, как цивилизационный метод, совпавший по времени возникновения с Новой эрой, стала модернизационной формой глобального кочевья — новым, радикально пересмотренным типом кочевой цивилизации, решившей всерьез взять финальный реванш у земледельческого оседлого образа жизни, который восторжествовал ранее в масштабах всемирной истории над кочевниками.

Библия, как и другие священные документы, отражает фундаментальный конфликт между кочевниками-скотоводами и оседлыми земледельцами. Противостояние двух братьев Каина и Авеля, в котором подлый земледелец убивает богоугодного скотовода и охотника, отражает жестокую борьбу, развернувшуюся на заре «человеческого времени» между двумя главными типами существования. Ученые-профаны много спорили о том, какая цивилизация первична: земледельческая или кочевая. Но с точки зрения сакральной Традиции, вопрос решается однозначно. Люди Золотого века были кочевниками, подобно ветру, несшемуся по просторам земли. Традиция говорит нам, что первозданное состояние человека было связано с полным отсутствием фиксации, совпадающим с метафизической характеристикой духа, который «дышит, где хочет» (Кстати, автохтонные обитатели Австралии — аборигены — сохранили в своем фольклоре воспоминания о том, как более сорока тысяч лет назад они были спутниками белых гигантов, стремительно передвигавшихся по поверхности планеты, без видимой и понятной им, аборигенам, цели. Перед тем, как исчезнуть с лица земли, белые гиганты привезли их в необитаемую Австралию, подарив им технику выживания в условиях дикой природы, бумеранг и собаку динго, на сорок тысяч лет став главной темой туземной религии.).

Специфическая характеристика архаической оседлости — да и отнюдь не только архаической (!) — это господство в ней жрецов, которые опираются на торгово-ремесленное и земледельческое сословия. Напротив, отличительной чертой кочевой цивилизации выступает доминирование в ней воинов. Обе эти формы существования находятся в жестком конфликте друг с другом. Достаточно вспомнить мифологизированную историю Киевской Руси, противостоящей половцам. Чуть южнее и восточнее та же самая история развивается в форме явившегося сквозной темой великого эпоса «Шахнамэ» конфликта Ирана и Турана. Нетрудно заметить, что обе эти истории — одна как бы «реальная», другая как бы «легендарная» — являются инвариантами одной темы: Киевская Русь имеет скифские, т. е. иранские корни, ведя свое происхождение от племени Роксоланов, в то время как половцы, очевидно, есть некая модификация — темного, агрессивного и разрушительного — Турана.

Непримиримость оседлости и кочевья основана на принципиально различном в двух этих цивилизациях статусе человека по отношению к миру. В земледельческой оседлой культуре человек фиксирован на земле, двигаясь во времени. Для него существует история, существуют перемены. Привязанность к фиксированному месту в пространстве делает его заложником «четвертого измерения пространства» — быстротекущего времени.

Кочевник, будучи человеческим «перекати-поле», свободно перемещается в пространстве, но, наоборот, фиксирован во времени. Оно для него не движется. Кочевые племена находятся вне истории.

Под иным углом зрения можно сказать, что кочевники противостоят истории в ее натуральном стихийном виде. Напомним, что великие пророки монотеизма были тесно связаны с кочевой моделью существования. Авраам, став избранником Бога, рвет с оседлым обществом и уходит, чтобы стать патриархом кочевья. Моисей, приступив к выполнению своей миссии, уводит своих сторонников в пустыню кочевать сорок лет. Иисус «кочевал» со своими учениками по Иудее, в каком-то смысле явив образец новой будущей диаспоры — «кочующей общины». Мухаммад осуществил хиджру — переезд своих последователей в место, благоприятное для продолжения их деятельности, развив, таким образом, тему «кочующей общины».

Итак, мы видим, что кочевье тесно связано с оппозиционной миссией пророков Единобожия, которые вступают в конфликт с оседлым жреческим государством, составлявшим становой хребет как древней цивилизации, так и — в определенном смысле — сегодняшней.

В контексте сказанного хотелось бы отметить некое историческое явление, на которое мало кто смотрел именно под этим углом. Мы имеем в виду восстание рабов под руководством Спартака. Уже во времена Маркса было понятно, что в данном случае имел место первый пример политического интернационализма — возникновение единой «армии» с общей политической и идеологической задачей на базе этнически разнородных элементов — землячеств, объединяющих угнетенных переселенцев из разных уголков мира, завоеванных римлянами. Именно в этом акте политического интернационализма армия разноязыких рабов становится диаспорой — общиной людей, насильственно лишенных почвы и генеалогии, но обретших братство в чисто духовном измерении социальной и идеологической солидарности.

Вплоть до 1945 г. феномен диаспоры фактически целиком исчерпывался примером еврейской истории. Однако примерно в это же время, связанное с мировой военной катастрофой и крахом Европы, происходит своеобразная революция в расстановке тенденций. Традиционная еврейская диаспора под влиянием сионизма встает на путь «алии» — «возвращения в Землю Обетованную», в то время как народы, считавшиеся до этого крайне фиксированными в архаично-оседлом образе жизни, — североафриканцы, индийцы, турки — срываются со своих «мест фиксации» и превращаются в Новую Диаспору. Происходит своеобразный размен, затрагивающий судьбы именно тех народов, которые напрямую связаны с авраамическим наследием.

Появление диаспоры мусульман в Европе означает совершенно новую главу в истории мирового кочевья. Еще в XIX в. Маркс, продумывая провиденциальный мессианский стержень человеческой истории, стремился найти того всемирного субъекта оппозиции, который мог бы взять на себя задачу коллективного спасителя — освободителя человечества. Это должно было выразиться в категории людей, которая совмещала бы в себе определенную классовую модель сознания, будучи, вместе с тем, физически проявленным коллективом, исторической общностью. Такая общность, по мысли Маркса, должна была обладать изначально заданными мобилизационными характеристиками, быть способной действовать как армия, обладающая единой волей и единым командованием. В соответствии с этими заданными предпосылками Маркс указал на пролетариат. Тайна пролетариата состояла в том, что это были вчерашние индивидуалисты — крестьяне единоличники и городские мелкие ремесленники, которых насильно согнали в бригады лишенных средств производства людей, у которых не осталось ничего, кроме собственных рук и жизненного времени. Это были люди, в определенном смысле взятые в плен, подобно рабам Спартака. Пролетариат возникает в результате насилия, и в силу этого акта в отношении себя он находится в безусловной оппозиции обществу и истории. Если внимательно изучить марксистский анализ пролетариата, мы обнаружим там все фундаментальные характеристики диаспоры нового типа: от насильственной лишенности корней до кочевья в поисках рынка труда. Постиндустриальное общество вытеснило последние отряды пролетариата на окраину мировой экономики — в страны третьего мира, где его существование лишается политической эффективности и не угрожает больше стабильности в странах «золотого миллиарда».

Однако на смену пролетариату приходит новый субъект оппозиции — диаспора. Диаспора сегодня является аналогом вчерашнего революционного пролетариата. Но есть и фундаментальное различие: «марксистский» пролетариат в значительной степени был виртуальной категорией. Ни одна успешная революция на самом деле не была инициирована пролетариатом и даже, более того, не победила благодаря ему. Для того чтобы пролетариат каким-то образом послужил материалом для социального переворота, необходима партия профессиональных революционеров, которая этот пролетариат должна вести, воспитывать, организовывать и, в конечном счете, угнетать и эксплуатировать.

Современная диаспора — это не виртуальная категория, а действительно высокомобилизованное особое человеческое пространство, в котором идеи братства, солидарности, политической самоорганизации вызревают органически из самих параметров диаспорного существования. Жить в диаспоре — значит либо быть борцом, опирающимся на политическую солидарность, либо погибнуть.

Поэтому диаспора как новый субъект оппозиции представляет собой бесконечно более успешную формулу, чем по всем статьям неоперативный сегодня пролетариат. А поскольку качество современности задается главным противоречием, характеризующим человеческое общество на данный момент, именно диаспора и оказывается провиденциальным стержнем, вокруг которого вращается исторический смысл современности. Кочевье как разрыв с архаическими корнями биосоциальной встроенности в мир становится сегодня главным вектором движения против энтропийного воздействия времени.

* * *

В период существования СССР на его территории «диаспора» как явление была неизвестна. Это не означает, что в СССР не происходили миграционные процессы, наоборот! Советская история характеризовалась сознательным и целенаправленным перемещением огромных масс людей. Достаточно вспомнить целину и строительство БАМа с одной стороны, насильственную высылку народов Кавказа и Крыма в Казахстан и Сибирь в конце войны — с другой. Однако никому в голову не придет назвать «диаспорой» русскоязычное население, появившееся в Казахстане в связи с освоением целинных земель или в Туркмении по причине строительства там знаменитого канала еще до войны. Также не были диаспорой татары или грузины в российских городах. Суть в том, что психология полиэтничного сосуществования определялась концепцией «новой исторической общности — советского человека». Кстати, в те времена немыслима была ситуация, при которой человека с московской пропиской задерживают в Ленинграде на четвертый день пребывания из-за отсутствия регистрации, или, наоборот, ленинградца упекают на 48 часов в кутузку в Москве за то же самое!

Возникновение диаспорного феномена в современной России свидетельствует как о позитивных, так и о крайне негативных процессах. Начнем с плохого: сам факт задержаний граждан России, перемещающихся по территории собственной родины при жестких ограничительных режимах паспортного контроля, свидетельствует о том, что политически Российская Федерация уже дезинтегрировала задолго до своего административно-юридического конца. Нынешняя система не существовала даже в XIX в., когда арестовывали за бродяжничество и ловили беглых крепостных.

При этом, однако, следует сказать, что возникновение диаспоры в том виде, как она существует в современном мире (в первую очередь, в Европе), означает приобщение России к совершенно новому и беспрецедентному этапу современной истории.

В России, также как и за ее пределами, диаспора — в отличие от землячества — имеет идеологический и, прежде всего, религиозный характер. Главной мировой диаспорой является сегодня «рассеяние» мусульман за пределами стран традиционного распространения ислама. В России, однако, к этой основной диаспоре добавляется также и другая, специфическая именно для нее диаспора христиан-протестантов. Протестантские общины были наиболее близким к диаспоре явлением даже в советские времена.

Диаспоры повсюду, в том числе и в России, обладают устойчивой независимостью по отношению к любым внешним средствам авторитарно-идеологического воздействия. Во-первых, внутренней структурой (сегментом) диаспоры является компактная община верующих, обычно состоящая из представителей разных этнических групп. Объективный интернационализм, усиленный религиозной солидарностью, делает такой сегмент практически неуязвимым для «промывки мозгов» со стороны официального медиа-ресурса. Однако в данном случае нас интересует скорее возможность влияния на общину верующих, а через нее и на всю диаспору со стороны традиционных, контролируемых властью Духовных управлений. И здесь мы находим также, что возможности классического клерикализма, сотрудничающего с госструктурами, по отношению к внутренней жизни диаспор близки к нулю. Ведь относительное влияние Духовных управлений проявляется там, где собрание верующих имеет случайный, определяемый внешними обстоятельствами характер, как, например, состав прихожан более или менее постоянно участвующих в пятничных молитвах городской соборной мечети. Такие прихожане, как правило, являются выходцами из существующих в данной местности землячеств и общаются между собой в качестве единоверцев только в условиях литургической необходимости по специальным оказиям (джума-намаз). Что касается общины, ее участники сходятся на сознательной, иногда прямо политической основе, и поэтому живут в совершенно другом измерении по сравнению с основной массой этноориентированных обывателей.

Очевидно, любая попытка диалога с диаспорой должна начинаться с признания ее особой социальной онтологии, которая нуждается, прежде всего, в политическом самовыражении. Партия (движение) как легальное оформление диаспорной структуры — вот та платформа, на которой возможна коммуникация между свободным от почвенничества религиозным солидаризмом и авторитетом официальной власти.

Дело в том, что менталитет диаспоры тяготеет к всесторонней автономности, предполагающей самоуправление как в бытовых и юридических вопросах, так и в политических и духовных проблемах. Это со всей неизбежностью ведет диаспору к осознанию себя, по меньшей мере, равновеликой с государством величиной, обладающей паритетом в диалоге с властью. Это, кстати, отражено в многократных евангельских высказываниях Христа, когда фарисеи так или иначе пытались поставить Его в тупик ссылками на законный авторитет кесаря.

Опасность для государства состоит в том, что если оно отрицает диаспору в качестве паритетного «собеседника», диаспорное сознание делает следующий шаг и начинает рассматривать себя в качестве единственного самодостаточного источника законности. Этот шаг, кстати, и был сделан в Откровении Иоанна на острове Патмос, где государство прямо называется «зверем из бездны».

Тесно связанной с этой особенностью диаспорного сознания является также способность диаспоры расширяться на человеческое пространство, казалось бы, не имеющее непосредственного отношения к диаспоре: людей живущих у себя дома в ограничительных рамках племени, клана, семьи и т. д. Так, диаспора христиан из общины следующих за Миссией синогогальных иудеев превратилась во всеримское, а потом и всемирное рассеяние людей, взыскующих грядущего царства (оппозиционного царству князя мира сего вокруг них). То же самое произошло и с общиной первых мусульман, которая превратилась в глобальную диаспору от Индонезии до Испании. Поэтому в современных условиях, когда национальные суверенитеты и корпусы национальных бюрократий подвергаются глубинной ревизии со стороны как антиглобалистов, так и глобалистских кругов, новый фронт, который может быть открыт на стыке государства и диаспоры, оказывается отнюдь не в интересах первого.

Статья написана по заказу Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа для сборника «Преодолевая государственно-конфессиональные отношения». — Н. Новгород: Изд-во Волго-Вятской ака-демии гос. службы, 2003. — 310 с.