Чёртовы куклы. Женщина как объект бесстрастного анализа

Чёртовы куклы. Женщина как объект бесстрастного анализа

* * *

«Женщина естественна и потому омерзительна». Ш. Бодлер

Во многих отношениях христианство стоит особняком в цепи монотеистических религий, в том числе и в своем взгляде на женщину. Нигилизм, присущий христианству в интерпретации женской сущности уникален в духовной истории человечества. Ни язычники, ни иудеи, ни ислам не создали такой концентрации женоненавистничества, которая пронизывает всю христианскую теологию от ранних отцов церкви до практически Нового времени. Причем, это касается без исключения всех главных направлений в христианстве — католицизма, православия, протестантизма... Само название «Чертовы куклы» — pupae diabolorum — связано с реакцией ранних христиан на античные скульптуры, изображавшие как богов, так и богинь. Однако, в бессознательном импульсе тех, кто впервые употребил это выражение, четко присутствовала ассоциация между статуей как идолом и живой женщиной. Недаром еще до опыта переосмысления античного наследия христиане ассоциировали женщину с «повапленным (т. е. разукрашенным) гробом»: снаружи красива, а внутри полна всяческой мерзости.

На самом деле женоненавистническая позиция исторического христианства есть лишь крайняя форма оппозиции естественному космосу, который присущ всему монотеизму в целом, но в иудаизме и исламе носит скрытый характер. Христианство просто проговаривает вслух многие позиции, которые для предшествующих и последующих монотеистов подлежат скорее преодолению, нейтрализации, нежели озвучиванию. Тем более, что ни для иудеев, ни для мусульман безбрачие неприемлемо...

«Язычники» же в свою очередь прямо ассоциировали половую дифференциацию человека со структурой большого космоса. «Мужское» и «женское» в традиционной метафизике — это не столько психобиологические характеристики физического человека, сколько фундаментальные аспекты бытия, проявленной реальности космоса. В этом смысле мудрецы традиционных цивилизаций проявили богатое творческое воображение. Простейшие ассоциации, которые вызывает противостояние мужского и женского носят пространственный характер: «верх» и «низ», причем «верх» как правило — это мужское начало. «Уранос» (буквально, «покрывающий») — Небо, супруг Геи, Земли... Но это различение между верхом и низом не абсолютно. И у того и у другого есть как мужской, так и женский аспект. И наверху мы также обнаруживаем женские божества, а внизу, в космическом подземелье — мужские. В частности, в этом плане интересно соотношение неба и солнца: «небо» как принимающая, объемлющая пустота, ассоциируется с первозданной женственностью, «солнце» — энергетический центр посередине этой пустоты — «мужчина», порожденный этой женской бездной. (Именно в этом контексте и следует рассматривать образ Аматэрасу, японской богини солнца, праматери императорской династии.)

Образы неба и солнца подводят нас к наиболее близкой современному сознанию символики — протяженность и точка. Эта модель противостояния является наиболее оперативной в понимании всей сложности отношений между полами, ибо представляет собой своего рода интеллектуальный мост между религиозной метафизикой и конкретной социальной антропологией.

* * *

«Ты женщина и этим ты права». В. Брюсов

Культура в широком смысле слова построена на констатации того, что в человечестве с первых шагов его существования идет война полов. «И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее...» (Бытие,3:15).

Эта вражда питает драму человеческих судеб как в ее частном измерении — сюжет физического происхождения и воспитания, так и в общественном — проблематика власти в фокусе гендерного противостояния. Ярчайшим образчиком такой драмы стал шекспировский «Гамлет», где на противостояние между мужчиной и женщиной завязаны практически все тайны бытия, причем не только здешнего, но и потустороннего.

Наиболее простым и классическим пониманием гендерной оппозиции является видение ее в терминах физической поляризации. «Плюс» и «минус», анод и катод несут запас энергетического потенциала, который преобразуется во всю многоцветную суетливую и неизбежную жизнь: работа, политика, войны, социальное угнетение и революции... Короче говоря, вся история человечества для того, чтобы осуществляться, нуждается в этом горючем, которое образовано вечным Мужчиной и вечной Женщиной, смотрящих друг другу в глаза сквозь бездну времен...

Однако, во все времена предметом культурного конфликта является определение того, кто в данном случае анод, а кто катод, на чьем полюсе избыток электронов, и в чью сторону энергетический поток движется. Нет особой нужды подчеркивать (но, тем не менее, подчеркнем!), что мужчина считает отдающим энергетическим плюсом себя, в то время, как женщина убеждена, что это она превращает свою жизненную субстанцию в предмет потребления и эксплуатации мужчин.

Возможно ли в этой центральной проблеме человеческой юдоли приблизиться к пресловутой «объективности», взглянуть на дело так сказать со сверхгендерной — а может, сверхчеловеческой — позиции?

Определенным шагом в таком направлении может стать понимание того, что у «протяженности» и у «точки» совершенно разные виды энергии, причем настолько, что они даже не «работают», не проявляются в общем пространстве!

* * *

«Радикал — ... атом или молекула с неспаренным электроном, который в химической формуле обозначается жирной точкой над символом соответствующего атома; образование короткоживущих радикалов и присоединение ими недостающего электрона лежит в основе многих химических и биохимических процессов...» (Словарь иностранных слов)

Голое и беззащитное человеческое дитя появляется на свет в обществе, будь это Древний Египет фараонов или Франция президента Саркози. И появляется это дитя, независимо от своих половых признаков, из утробы матери. Оказавшись в колыбельке, дитя мгновенно попадает под воздействие другого охватывающего бытийного контура — общества. Ребенок с первых недель существования начинает усваивать систему коммуникативных сигналов, учится различать между своим телом и средой, между яркими цветными пятнами предъявляемых ему феноменов внешнего мира. Прямым проводником этого формирующего воздействия является мать. Но то, что через нее проходит, то, что превращает кусочек беззащитной мяукающей плоти в организованное человеческое существо — это Общество как таковое.

Ребенка можно сравнить с чистым листом бумаги. Общество как традиционно организованную и предаваемую через язык систему смыслов — с печатью. Но печать — рисунок находится на поверхности материального носителя, штампа, оставляющего оттиск. Роль физического тела «печати» очевидно играет женщина.

Здесь мы подходим к одной из серьезнейших тем гендерной антропологии: женщина и общество, их фундаментальную связь между собой. Война полов носит не только метафизический или биологический смысл, это еще и социальная война, точнее война мужчины с обществом как предъявленной ему формой неизбежности.

Общество есть судьба, общество есть космос, но не в абстрактном мифологическом виде, который открывался древним. Это не вращение «небесного колеса», не силы первозданных стихий, но эквивалент фатума, переведенный в человеческую плоскость и предъявленный на очень конкретном уровне, начиная с неизбежности завязывания шнурков и кончая неизбежностью соприкосновения с уголовным кодексом.

Первое, что испытывает мужчина при появлении на свет, это несвобода в образе матери. А когда он взрослеет, то сталкивается с несвободой в виде окружающего его общества. Эта несвобода есть не только внешнее принуждение, но и формирование его внутреннего существа, того, что фрейдисты называют «Я» и «Сверх Я». Почти любой взрослый человек находится в ситуации латентной социальной шизофрении: он несет в себе образ «Блага», то, что должно его мотивировать как социально вменяемую единицу, его «Сверх Я»...

Однако, с другой стороны, он на подсознательном уровне ощущает этот идеал как нечто, навязанное извне, чувствует себя «зомбированным». В подавляющем большинстве случаев ощущение, что привитое ему смысловое содержание чуждо его подлинной сущности порождает всего лишь глухое недовольство, которое превращается в столь типичный для современного мужчины жизненный фон. Однако, удивительным образом во все века мужчина решал свой конфликт с враждебным по определению социальным «космосом», создавая семью!

«Семья», «дом» для мужчины выступает как антитеза противостоящей ему враждебной среды, как тихая гавань, как то, где он, якобы, оказывается «у себя» в надежде обрести передышку от неумолимого фатума, мечтая реализовать свои глубочайшие подлинные побуждения. Мифологический концепт «дома» нагружен чаяниями идеальных свойств, которые должны помочь ему выйти из шизофренического тупика повседневной реальности. (Может быть именно поэтому американские — в частности — мужчины тупо женятся раз за разом после очередных разводов, несмотря на накопленный ими самими и их мужским окружением негативный опыт законного брака.)

Социальная шизофрения обывателя выражается в том, что семья для него превращается во второе теневое «Суперэго», некое подлинное и понятное на подкожном уровне благо, которое противостоит и во многих случаях отменяет благо официальное, провозглашенное бесчеловечным механистичным социумом. («Кого ты больше любишь: маму или дедушку Ленина?»)

Церковь всегда прекрасно понимала этот дуализм и именно поэтому на правах некой сверхобщественной и, разумеется, внечеловеческой силы держала руку на пульсе теневого интимного «Супеэго», конвертируя его в гармоническое примирение с внешним законом.

Мифологизирование «семьи» в сознании обывателя заходит довольно далеко. Культура нового времени активно эксплуатирует фетиш «частной жизни», того, во что общество не должно совать нос, то, что является сферой полномочий и компетенций исключительно хозяина дома и его дочадцев. Этот культ частного тесно связан с концепцией таинства супружеской жизни. Однако, как раз культура в своем пристальном внимании к недрам «дома-крепости» в значительной степени подорвала однозначность и целостность этого мифа. «Анна Каренина» и «Госпожа Бовари», Мопассан и Золя осуществили серьезную демифологизацию «семейной гавани», показав ее как гнездо аморализма и лицемерия, как каждодневный ад, вынуждающий несчастного отца семейства спасаться в работе, пьянстве или адюльтере...

Но именно «дом» связывает и обезоруживает мужчину, не позволяя ему идти на конфликт с системой. «Дом» становится алиби для всех проявлений трусости и конформизма, тем рычагом, через который социум управляет своими данниками. Женщина в роли теневого «Суперэго» внизу и общество как официальное «Суперэго» в виртуальных «небесах» современного человечества действуют в заговоре против мужчины. Таким образом, мужчина порабощен дважды: обществом через женщину, женщиной через общество!

Сознанию индивидуально обреченного смертного предъявлены образы женщины-родительницы и общества как двух взаимодополняющих форм посюстороннего материального «бессмертия». Женщина — гарант биологической преемственности через смену поколений, общество — коллективная память, в которой смертный «живет» за пределами своего земного срока.

Женщина, тем не менее, никогда не смогла бы занять такую особую позицию «светского божества» в тандеме с общечеловеческой «юдолью скорби», если бы ее реальная онтология не выходила бы на самом деле за рамки «просто человеческого». В себе самой она выступает как носительница фундаментального раскола. Двойственность, проходящая через женское существо, в каком-то смысле если не радикальнее, то оперативнее, чем разделение человека на два пола. Мы говорим о двойственности «Девы» и «Матери».

* * *

«Девица была прекрасна видом, дева, которой не познал муж. Она вышла к источнику, наполнила кувшин свой, и пошла вверх». (Бытие, 24:16)

В традиционном обществе девственность невесты — едва ли не главнейшая ценность, имеющая явно религиозный подтекст. Девственница — само воплощение чистоты, а чистота, как сказал пророк ислама, это половина религии.

В современном либеральном и феминизированном мировосприятии существует расхожее убеждение, что идеализацию этого физиологического состояния женскому полу навязали мужчины из извращенно-собственнических побуждений. Действительность может оказаться совершенно противоположной. Именно девушка сама находится в совершенно особом контакте со своим девственным состоянием. До того, как она познает мужчину, ею владеет некая иррациональная стихия, в которой ее сознанию открываются многие вещи, исчезающие после того, как она становится женщиной. Девство — это состояние особой энергетики, причем энергетики деструктивной: девушку можно сравнить в некотором смысле с взведенной и готовой взорваться бомбой. Конечно, многим рационально мыслящим людям Нового времени, привыкшим представлять юных созданий женского пола в образе беззащитных и хрупких существ, нуждающихся в опеке, в это трудно поверить. Тем не менее, одной из ярчайших фигур языческой мифологии является Дева-воительница. Более того, именно Дева с мечом представляет самую душу воинской доблести, воплощает в себе энергию гнева и возмездия.

Этот образ выходит далеко за пределы тевтонских мифов с их закованной в латы Брунгильдой и эллинских видений, среди которых поражает своей мощью Афина-Паллада, выходящая с разящим клинком из головы Зевса... Добавим, что и христианстве (с его отрицанием женского начала) Дева — это не только Богоматерь. Святая Анна Арморейская — покровительница рыцарства, и в бессознательном переживании нордического мужчины есть несомненно что-то общее между чистотой нетронутой женственности и холодом смертельной стали.

Но ведь это не только религиозная символика, которую можно списать на фантастическое отображение реальности в головах несчастных людей, еще не понявших законы рынка. Вся история Франции вращается вокруг совершенно реальной исторической личности — Жанны д`Арк, классической девы-воительницы, которая вела за собой не только рыцарей, коннетаблей и маршалов, но и самого короля! Рене Генон, главный авторитет XX века в вопросах традиционализма, утверждает, что Жанна д`Арк была последним адептом западной традиции женского посвящения, уходящей корнями в седую древность.

Энергетику девства можно сравнить с энергетической заряженностью первозданной протяженности, в которой время дано пока как четвертое измерение пространства (т. е. отсутствует). Изначальное пространство, существующее еще до возникновения проявленного мира, пространство как возможность — это чистая энергия, пылающая пустота. Потом, когда в недрах этого однородного гомогенного пространства отразится точка, время дрогнет и маятник мировых часов будет запущен. Пространство начинает искривляться, энергия переходит в вещество, исчезает однородность, появляются тела... Возникший мир идет ко все большему сгущению, в нем все меньше энергии и все больше вещества.

Превращение девушки в женщину подобно обезвреживанию бомбы или снятию энергетического потенциала. Девственность, символически выраженная в этой анатомической детали — девственной плеве — конвертируется в ребенка, который по сути дела является трансформированной и отчужденной первоначальной энергетикой. Насколько девушка фетишизировала свою огненную чистоту, настолько же, став женщиной, она фетишизирует ребенка, в котором видит свое превращенное девство. Ребенок становится воплощением того комплекса потери и всех связанных с этим комплексом страхов, который возникает в момент утраты девственности. Присущая девушке тайная агрессия трансформируется у женщины в явную заботу о безопасности. Но самое главное, что происходит с этим физиологическим превращением: подобно тому, как это совершается при рождении космоса, для матери возникает время.

Девушка не знает времени, она живет в безвременье. Именно это позволяет ей потенциально представлять собой эпицентр возможного взрыва, свободное и яростное разрушение, которое в некоторых особях угадывается даже без специального усилия воображения. Однако, с того момента, когда юная красавица десакрализована мужской плотью, и особенно с того момента, когда она дает рождение своему чаду, время для нее пошло. Таким образом, она приобщается к юдоли мужчины, для которого время идет всегда, практически с колыбели.

Здесь мы подходим к главной дифференциации между полами, точнее между присущими им энергиями, о чем упоминали выше. Время мужчины и время женщины — разные.

В экзистенциальном смысле время человека есть ограниченный запас его жизненной энергии, который конвертируется в нечто иное. Например, в деньги. А, может быть, в написанные книги, в размышления о смысле жизни, в подготовку революции и т. д. Женское время конвертируется в пространство человеческих отношений, которые образуют гарантию безопасности для нее и ее детей. Все остальное либо поддерживает эту безопасность, либо угрожает ей. Поэтому, реализация мужского времени согласно врожденным импульсам противоречит тому, как осуществляет свое время женщина. Мужчина действует как смертный, который хочет придать своей смерти смысл. Эта философия является опаснейшим вызовом для того, что женщина ждет от жизни.

* * *

«Личная жизнь Бодлера сложилась ужасно. Его любовь — мулатка Дюваль, 
была бессовестной пьяницей, измучившей поэта». (Литературная энциклопедия)

Изначальная дихотомия Дева — Мать лежит в основе всех возможных женских типов и их позиционирование внутри различных цивилизаций. Однако мы воздержимся от анализа маргинальных, хотя, возможно, любопытных моделей, присущих африканскому, дальневосточному или америндейскому антропологичским пространствам. Сосредоточимся на двух моделях, которые присутствуют в мейнстриме большой истории. Это так называемый нордический тип женщины, с одной стороны, и так называемый левантийский. Сразу надо отметить, что нордический тип в чистом виде практически не существует, если не считать такие эксклюзивные проявления, как упомянутая Жанна д’Арк. Это скорее соль, в той или иной мере добавляемая к гораздо более реальным и земным типам. Однако, ни одна из моделей, в том числе и нордическая, не дается в одном измерении. Бесспорно, нордический тип сосредоточен на культе девственности. Но если в одном своем полюсе он выражается в образе Брунгильды или Афины, то в другом — это жрицы-менады, которые во время сатурналий разрывают на части приносимого в жертву мужчину. И то и другое — яростное пламя первозданного пространства, воплощенного на человеческом уровне в телесной конкретности закрытой женской утробы...

Левантийский тип также проявлен двояко. С одной стороны это многодетная мать, хорошо известная нам по классике итальянского (грузинского, армянского) неореализма. С другой — гетера, вавилонская блудница, или, иначе говоря, «лжедева» в ее разных проявлениях. Ведь сущность гетеры в том, что она, подобно воде, не сохраняет памяти о мужчинах, не создает того самого пространства человеческих отношений, которое образуется вокруг материнства. Гетера существует вне времени, и ее практика есть тоже практика деструкции, отрицания мужчины через фригидный секс. Она конвертирует, подобно приходящим к ней неудачникам, свое время в деньги, только эти деньги она забирает у мужчин.

Нетрудно понять, что из всех четырех моделей только дева-воительница соответствует глубочайшим чаяниям мужской натуры, и именно поэтому такой образ стал актуальным с XIX столетия в практической жизни революционного подполья. От ячеек народовольцев и эсеров до «Красных бригад» девы-воительницы (не обязательно девственницы в биологическом смысле) стали экзистенциальным нервом добровольно принимаемой опасной жизни.

Пожалуй, это единственная форма, в которой вечная война полов может преобразиться в гендерную солидарность на почве общей борьбы против «свинцовых мерзостей жизни».

Опубликовано: Крестьянка. № 10. Октябрь. 2008