Теологический пафос немецкой классической философии

Проблема «короткого дыхания» в Европе обуславливается отсутствием идеологии (пережитки марксизма не в счёт). Эти интеллектуальные осколки потеряли эффект моральной суггестии. Поэтому становым хребтом мирового протеста является сейчас — и будет в ещё большей степени — политическая теология. Сегодня политическая теология уже действует, но в скрытой форме. Естественно, что это политический ислам. Но основанные на нём политэкономия, политантропология, политсоциология, не обязательно должны нести на лбу штампы с конфессиональной идентификацией.

В частности, марксизм — это спецпродукт протестантского вдохновения. Это лютеранство, переобутое в «материалистические сапоги». И никто меня не убедит, что геополитическая подоплёка марксистской мысли не заключалась в том, чтобы за счёт социализма не вырвать аграрную раздробленную Германию 1848 года из болота, взяв реванш относительно Вестфальского мира и превратив Германию в стратегический центр европоцентричной вселенной, вместо Британии. Мы видим, что последующее развитие объединённой бисмарковской Германии идёт по пути прусского социализма, с которым перед смертью восторженно согласился Энгельс (есть одна из самых ранних документальных лент — интервью с ним, где он, то ли в кресле, то ли в коляске за несколько месяцев до смерти в 1895 году). Суть вызова, брошенного Вторым Рейхом колониальным империям Европы, была как раз в реализации того же самого геополитического замысла Гегеля, Фихте, Маркса, причём последний выразил эту тему в наиболее реалистической форме.

Отметим, что значительнейшая часть Интернационала воспринимала всерьёз только перспективу социалистической революции в Европе (Германии). Но надо быть совсем лишённым чутья, чтобы не опознавать во всём этом теологический пафос, который держит на плаву всю геополитику левого либерализма Центральной и Восточной Европы.

Да, пафос радикально не наш, но важно опознать его и понять, что даже в самую наукобожную материалистическую эпоху, замыслы главных акторов и идеологов истории мотивировались не производственными отношениями, которыми они пудрили мозги тогдашним «хомячкам» и «хомячищам».

В чём был теологический пафос немецкой классической философии, пропущенной через камеру обскуру марксизма? Мы не поймём этого без учёта антикатолицизма и его тайного смысла в сердцах таких людей, которые творили высокую германскую мысль (Шеллинг был католиком, и после написания Гегелем «Феноменологии духа» порвал с ним все отношения — они дружили!). Тут два момента: метафизика Гегеля открывает канал обратной связи между конкретным человеком (то есть германским человеком) и «абсолютной идеей», которая стоит в начале онтологического процесса. Между «абсолютной идеей» и прусским патриотическим государственным чиновником стоит Христос. Гегель, и даже юный Маркс, готовы с этим помириться, при условии, что Христос не есть «царь небесный», то есть перемоделированный архетип Великого Существа. Гегелевский Христос есть человек абстрактный перед тем как сгуститься в человека конкретного, то есть бюргера, который воплощает волю к благому, но католики ставят дополнительную фигуру Папы, переводя тем самым тему Христа в тему языческого поклонения Люциферу, потому что «небесный царь» никем иным быть не может. Стало быть, чтобы вернуть германскому человеку прямой выход на чистое бытие/"абсолютную идею«, надо снести Папу с его Церковью, и, соответственно, всю традиционалиcтскую пирамидальную организацию общества. Тут, конечно, есть два подхода: снести всё, и получаем фаланстерно-казарменную Германию, которая становится площадкой для всемирно-исторической роли политического еврейства. Это Мозес Гесc, Гейне и сам Маркс. Либо же сохранить элементы традиционализма в лице кайзера и земельного дворянства (юнкеров), но при капитальной модернизации всего этого, получив социально-ориентированную, полностью отмобилизованную патриотическую монархию, которой вдохновлялись русские монархо-патриоты типа Ильина и Солоневича. Кайзеровская монархия была вполне «народной».

Вот в чём, на мой взгляд, теологический тайный привкус истмата. Почему это всё-таки теология, хотя Гегель не вылезает не только из «шинели» Платона наружу, даже из кармана этой «шинели» не выглядывает? Это теология потому, что она не принимает диктат Великого Существа и его представителей в зеркале нашего мира, она пытается опротестовать всё это через «объективацию» бытия, через лишение его фундаментальных личностных свойств, присущих Первому из творений.

Философия Гегеля, это всё-таки, какой-никакой, а — бунт, иначе бы он не был принят в огрублённой форме как модельная база системного левого мышления.

Теперь о нас. Если говорить очень упрощённо, то главное отличие нашей теологии не в том, что мы, подобно немецким классикам и Марксу, игнорируем Великое Существо как фикцию и боремся всерьёз только с его тенью как единственным, и при этом обусловленным злом. Мы воспринимаем Великое Существо как проблему проблем и поэтому ставим вопрос о свободе как вопрос о возможности разрыва между оригиналом и его отражением.

У Маркса получалось так, что глобальное общество — это не тень Сатаны на земле, а самостоятельная естественная полноправная реальность, по отношению к которой человек является как раз зависимой проекцией и функцией «от»... Маркс же не предлагал эмансипацию тени от своего предмета, он предлагал, наоборот, активную обратную связь тени (человека) с предметом (обществом), где в пределе свобода оказывалась осознанной необходимостью. То есть человек Маркса для полноценной счастливой реализации в совершенном социуме должен получить «социальное посвящение», отождествиться с обществом в полной мере, воплотить в своём индивидуальном существовании общество как таковое, без зазора между собой и средой. Только тогда человек возвращается в Золотой Век, в котором когда-то люди были гармонично тождественны среде. Однако теперь эта среда становится всецело человеческим фактором. В итоге, мы видим, что идеал марксизма оказывается расшифрован как перспектива «технотронного фашизма», а точнее нового предэсхатологического традиционализма, основанного на сочетании символического сознания с высокими технологиями. Ведь суть этого «технотронного фашизма» как раз и заключается в том, что взявший реванш за либеральное унижение клерикально-аристократический альянс больше не признаёт зазора между собой и объективным «большим Олимпом».

Кстати, именно в этом кроется объяснение того, почему так много советских социальных наработок используется в парадоксально антисоциальном ключе современными хозяевами глобализма. И почему, кстати, КНР в этот глобализм так замечательно вписалась!

Мы с самого начала ведём борьбу против фундаментального метафизического полюса, понимая, что реальный социум — это его проекция. При этих условиях, все наши действия получают совершенно другой смысл: одно дело, когда ты борешься с носителем враждебной онтологии как с человеком, который оказался на своём месте в силу того, что его занесло туда игрой «производительных сил»; совсем другое — когда ты борешься с ним как с одной из масок примордиальной реальности, построенной как вызов твоей внутренней субъектности, как отрицание твоего сознания. Ибо, в конечном счёте, борьба против Сатаны, с точки зрения политической теологии, это борьба за приоритет свидетельствующего сознания против «бытия/блага/мудрости».