Американское бессознательное в литературе и жизни

Американское бессознательное в литературе и жизни

Великий ученик Фрейда Карл Густав Юнг создал в противовес своему учителю теорию коллективного бессознательного, которое является скрытой душой народов. Согласно Юнгу, это бессознательное возникает на основе исторических травм, переживаемых общностью, которые затем так или иначе формируют «психическое подполье» нации.

Американцы как народ существуют достаточно долго, чтобы выработать свое собственное коллективное бессознательное — свыше 230 лет! Не Китай, конечно, но уже достаточно... Вопрос в другом: на базе чего формировалась эта «тайная психея» этноса, который некоторые исследователи (Лев Гумилев среди прочих) считают «химерическим», т. е. несостоявшимся как органическое целое?

Что касается «травм», то их в этой двухсотлетней с гаком истории было достаточно. Война за независимость в конце XVIII века, гражданская война и отмена рабства в 1861-1865 гг, война с Мексикой и захват Техаса, геноцид индейского населения континента и эпопея «Дикого Запада»... Официальная историография добавляет к этому, конечно, еще две мировых войны, в которых на чужой земле приняли участие экспедиционные силы США. Повсюду в Америке рядом с памятниками героям гражданской войны (кстати, с обеих сторон) стоят монументы участникам заокеанских кампаний. Добавим и мы к этому списку Корею и Вьетнам — не столь славные и гламурные вылазки американского воинства, которые, тем не менее, оставили серьезные зарубки в народной душе.

В вопросе о том, что тайно и бессловесно переживает эта самая душа, может неплохо помочь официоз: власть декларирует некие лозунги, в которых пытается отчеканить национальный миф, при этом так или иначе реагируя на реальное «я» нации. Иными словами, официальный миф призван нейтрализовать коллективное бессознательное, которое по Юнгу травматично, а, стало быть, в конечном счете, деструктивно.

За лозунгами далеко ходить не надо: чуть ли ни каждый президент формулирует один и тот же концепт практически в одном и том же образе. У Рейгана и Буша-младшего это «сияющий город на холме», новая Атлантида, всплывшая, очистившись от скверны, из океанских глубин, чтобы все «труждающиеся и угнетенные» собрались на ее просторах и обрели... американскую мечту — домик, жену-Барби, надежный достаток, зарабатываемый в поте лица! А все, что находится за пределами этого ярко освещенного круга — ночь, полная злых шепотов, неведомых опасностей, знать о которых не стоит, но уничтожать которые надо...

Из этого президентского мифа, который элитная Америка пытается продать своему населению и остальному миру, легко сделать экстраполяцию к тому состоянию души, которое этот миф призван нейтрализовать. Это очевидно комплекс вины и страх перед неведомым, который осознается одновременно как угрожающий вызов своей безопасности и как жертва собственного преступления.
Великая литература Америки именно об этом. О шепоте в ночи, о ночных голосах в собственном мозгу, о скелетах, замурованных в погребе... Короче, о своей «темной половине»!

Этот комплекс вины развивался достаточно долго. В XIX веке его наиболее ярким выразителем стал Эдгар По. Большая часть написанных им шедевров психологического ужаса строится вокруг синдрома преступной души, которая пытается забыть о своем злодеянии, но при этом, разлагаемая силами Ада, постепенно сходит с ума, и, в конечном счете, тайное становится явным. Этот синдром можно обозначить по названию одного из рассказов По «Сердце-обличитель» (интересно, что разработанный По анамнез больной души, заглушающей голос совести через беспамятство, практически полностью воспроизвел основоположник сайентологии Хаббард в замечательном психологическом триллере «Страх»). Эдгар По как элитный писатель, чуждый еще технологиям массовой культуры, занимается индивидуальным преступлением. Мало кто обратил внимание, что открытая им проблематика в сжатой форме предшествует развернутой трактовке темы, которую дал Достоевский в «Преступлении и наказании» — конечно, на совершенно русский лад. Но тем не менее, своя «достоевщинка» есть и в американской психике...

У писателей XX века вина предсказуемо становится коллективной. Избранной темой Стивена Кинга оказывается символический городок в Новой Англии, все население которого вовлечено в заговор молчания по поводу страшных событий, которые творились в прошлом этого городка. Это либо серия расправ над случайными, пришлыми или прохожими людьми, как в романе «Оно», либо зверское убийство чернокожей женщины вместе с ее детьми, как в «Мешке с костями». И в том и в другом случае сокрытые следы злодеяния — вокруг которого образуется замкнутая община, погруженная в коллективный психоз и не допускающая чужаков к своему прошлому — порождают некое отчужденное зло, действующее в городке, как самостоятельная сила, продолжая убивать и отравлять новые поколения. Нетрудно увидеть в этом развитие темы «Сердца-обличителя» и «Черного кота» По, в ходе которого несколько мистифицированная судьба таких городков превращается в парафраз всей американской истории.

Еще более конкретно символизм криминальной сущности коллективного бессознательного проявлен в кинговском «Кладбище домашних животных». Герои романа — семейство Луиса Крида — обретают «американскую мечту»: домик, расположение которого соответствует «всем астрологическим знакам». Все в нем замечательно, но есть одна деталь — дом стоит у автомобильной трассы, по которой день и ночь несутся дальнобойные трейлеры. Дорога — еще один американский миф, принципиально альтернативный мифу Дома, он связан с эпопеей великого путешествия на Запад. Две этих мечты — Дои и Дорога — приходят в непримиримый конфликт. Дорога неумолимо разрушает замкнутый комфортный мирок Луиса Крида: она убивает. Под колесами трейлеров сначала гибнет кот, любимец семейства, а через некоторое время и маленький сын Луиса — Гейдж. (Кстати, символизм сюжета усугубляется «говорящими именами», фамилия семейства в переводе означает «вера, убежденность», а имя единственного ребенка мужского пола переводится как «залог»).

По другую сторону трассы (в другом измерении!) живет приятель Крида, одинокий старый вдовец Джад. Он-то и советует Луису захоронить сначала кота, а потом и сына на старом индейском кладбище в чаще леса. Здесь вступает в силу еще одна психическая сила-пугалка, господствующая в ночном «я» американцев: ревенанты. «Иногда они возвращаются»: сначала кот, а потом ребенок возвращаются с индейского кладбища в виде живых мертвецов, которые превращают в себе подобных оставшуюся семью.

Образ живых мертвецов, заполонивших мир, господствует и в американской литературе, и в голливудской продукции. Частым сюжетным ходом оказывается сохранение всего лишь одного или нескольких «нормальных» людей среди моря ходячих трупов. В действительности, это читается как иносказательно выраженный приговор состоянию современных американцев. В «Судьбе Салема», относительно раннем произведении С. Кинга, вампиризм, как заразная болезнь поражает все население города (Америки). Даже положительные герои, с которыми читатель успел сродниться, тоже проходят через катастрофу заражения и перерождения в «живого мертвеца». От зла вампиризма не спасает ни чеснок (символ народно-языческой стихийной нравственности), ни христианское распятие! За всем этим ужасом стоит чудовищная мощь древнего вампира, импортированного в Новый Свет из Европы. Аллюзия понятна: грехи старого социума превращаются в адскую катастрофу после имплантации в лишенную иммунитета новую общность.

Стивен Кинг, взявший на себя титанический труд оформить в виде сверхэпопеи все содержание американского бессознательного, приходит к финальному видению «американского мироздания» как великой башни, держащей на себе все живое, которое находится, однако, под угрозой со стороны «Алого Короля». Присные этого зловещего монстра день и ночь работают над перепиливанием канатов, которые удерживают эту башню — ось миров — в вертикальной позиции. Когда она рухнет, то увлечет за собой в пропасть все живое. Кузница Алого Короля, в которой перерубают опоры — это само американское государство, чьи посланники, «низкие люди в желтых плащах», слишком напоминающие фэбээровцев, охотятся за инакомыслящими по всей стране.

Кинг же дает и формулу взаимодействия государства и общества в романе «Нужные вещи»: демон-искуситель, являющийся каждому городку и каждой общине, предлагает всякому в нем воплотить его самую затаенную мечту в обмен на душу. Прямо-таки по знаменитому эссе Бодрияра об Америке — страна воплощенной гиперутопии, которая продает миру якобы возможность якобы удовлетворить все заветные и сокровенные мечты. Но, как и у Бодрияра, реализация этой утопии — всего лишь подмена, которая оборачивается апокалипсисом в масштабах (пока что) отдельно взятого городка.

Из противостояния и компромисса официального мифа и народного бессознательного, как правило, рождается «национальная идея». (Компромисс этих двух начал следовало бы иметь в виду тем, кто сочиняет национальную идею в России: сначала хорошо бы разобраться с коллективным бессознательным, которое в нашей стране тоже может преподнести немало сюрпризов!) Стивен Кинг дает блистательную формулу этой национальной идеи, которая на первый взгляд примиряет дуализм официальных Добра и Зла с глухо бормочущей неспокойной совестью молчаливого большинства. Эта формула — в первой же фразе «Темной башни»: «Человек в черном спасался бегством через пустыню, а стрелок преследовал его». Здесь сама героическая душа честной и мужественной нации, символизируемая Роландом Дискейном (Клинт Иствуд?) преследует безымянное черное зло, которое пребывает в своей стихии — пустыне, территории вне цивилизации. Формулировка, которая является парадигмой столкновения Америки с окружающим миром. Человек в черном, спасающийся бегством через пустыню, это, конечно, Саддам Хусейн (или Бен Ладен), за которым неумолимо идет спецназ морской пехоты США или агенты ЦРУ. Казалось бы, так... Да только Кинг не изменяет своему глубокому недоверию (а может бить и ненависти) к американскому истеблишменту и созданному им «аппарату насилия и угнетения». Вечное преследование человека в черном — это погоня за собственным грехом, никогда не прекращающийся ужас самобичевания. И когда Роланд стреляет в человека в черном из обоих револьверов, то колдун лишь смеется: «Когда ты стреляешь в меня, то ты стреляешь в себя, вот почему ты меня никогда не убьешь».

«РУССКИЙ ЖУРНАЛ: Штаты—2008». 27.12.2008