Заратустра «последних людей»
Заратустра «последних людей»
К 110-летию кончины Фридриха Ницше (25.08.1900)
Фридрих Ницше в истории европейской мысли стал пограничной фигурой, отделившей эпоху классического традиционного философского мышления от посттрадиционной, которая началась после его смерти. Первая — традиционная эпоха — длилась 2,5 тысячи лет со времен Платона до Карла Маркса включительно. Вторая началась со смертью Ницше, которого продолжили Бергсон, Юнг, экзистенциалисты и идеологи постмодерна.
Это не значит, конечно, что прорывов посттрадиционного мышления не было до начала ХХ столетия (Кант — самый яркий и влиятельный пример). Это не значит также, что рецидивов традиционализма не было и после 1900 года — в частности, марксизм, расцветший буйно как самое влиятельное мировоззрение первой половины ХХ века, был последним, уже искаженным и затухающим, всплеском традиции.
Под традицией мы имеем в виду все виды классического реализма, которые исходят из примата объекта над восприятием и самостоятельного значения элементов объективной реальности, не зависящего от интерпретации этих элементов субъектом.
Именно благодаря Ницше возникло и стало доминирующим понимание бытия как проекции внутреннего мира субъекта.
Обычно считают, что наиболее значимым для нашего философа предшественником был Шопенгауэр. При этом указывают на близость учений о воле у того и другого. Однако есть на наш взгляд еще более близкий Ницше мыслитель, который, возможно, оказал гораздо более прямое воздействие на его мировоззрение. Мы имеем в виду Макса Штирнера (1806-1856). Кстати, Ницше родился в год появления главной книги Штирнера «Единственный и его собственность» — 1844г. (Так что скоро придется отмечать 170-летний юбилей и со дня рождения Ницше, и со дня появления книги Штирнера — в 2014!)
Возможно, кому-то покажется, что Штирнер был слишком маргинальной фигурой в философском мире, чтобы всерьез рассматривать его как учителя, оказавшего значимое влияние на нашего профессора классической филологии. Однако в свое время «Единственный...» стал крупным интеллектуальным скандалом, удостоившимся особой критики со стороны основоположников в их совместном труде «Немецкая идеология».
Именно Штирнер сформулировал концепцию переоценки всех ценностей, указав на то, что все абстракции не имеют отношения к конкретному «здесь и теперь» живущему индивидууму. С одной стороны, реальный неповторимый человек, с другой — «человек вообще», который не имеет подлинного бытия!
В эпоху Ницше максимального выражения достигла идеология коллективизма, мало-помалу набиравшая силу чуть ли не с конца XVII столетия. От мифологемы «общественного договора» до Манифеста коммунистической партии шло развитие левого либерализма, который искал дополнительные ресурсы мобилизации и сверхмобилизации человеческого фактора во все более и более кристаллизующейся идее коллектива. Доминирующим на всех этапах коллективистской идеи был принцип благополучия, во имя которого люди отказывались от собственной свободы, сначала внешней, а потом и внутренней. Свобода воспринималась носителями леволиберального инстинкта как источник слишком большого риска с точки зрения благополучия. Гарантией последнего могла быть только социальная машина, отлаженная как часовой механизм. (Правда, у Маркса появлялась тема возвращения свободы в социальное пространство через «осознанную необходимость» — после того, как будет устранена зависимость от природы, но он не стал развивать эту перспективу, намеченную еще в молодом возрасте.)
Мировоззрение Ницше внутренне мотивировалось восстанием против мифологии общественного договора. Все большие темы его философии — переоценка ценностей, сверхчеловек, вечное возвращение, воля к власти — связаны с отрицанием социального как ложного. (В XIX столетии мало кому приходило в голову, что крайний персонализм может оказаться базой социальной мобилизации, не менее эффективной, чем прямолинейно коллективистские учения!)
Политическое значение Ницше (как особо противопоставленное его культурному и узкофилософскому влияниям) в том, что он впервые создал идеологическую базу для крайне правого либерализма. Общим местом является увязывание философа с германским национал-социализмом, объявление его предтечей фашизма и проч. Не менее общим местом стала и «защита» Ницше от этих обвинений. (Впрочем, уже в начале века Ницше стал очень популярным автором в среде радикальной сионистской молодежи, так что Ахад Гаам вынужден был стыдить увлекающихся соплеменников: «Ну, какие же из вас белокурые бестии?!...»)
На самом деле, конечно, определенная связь ницшеанства с нацизмом есть, поскольку последний представляет собой в целом разновидность крайне правого либерализма.
Здесь законен вопрос: с какой стати мы пишем Ницше в либералы, хотя бы и крайне правые?
Либерализм, с нашей точки зрения, в своем фундаментальном отличии от традиционализма и религиозно-политического радикализма основан на имманентном жизнизме, утверждении непосредственной сиюминутной жизни как безусловной самодавлеющей (а, в некоторых случаях и «вечной»!) ценности. У такого «жизнистского» подхода есть различные уровни и направления: от грубого экономического материализма до рафинированного экзистенциализма. Однако «Да», сказанное жизни как непосредственного переживаемому психобиологическому моменту, присуще всем спектрам либеральной антиметафизики.
Методологическая яркость Ницше в том, что он освободил либеральный «жизнизм» от последнего привкуса традиционалистского классического мышления (даже упомянутый выше Макс Штирнер был младогегельянцем, а столп леволиберального «материализма» Маркс вообще не покидал почвы традиционной методологии).
Прямое влияние Ницше на ХХ век достаточно известно: все властители дискурса в эпоху, именуемую «новейшим временем» вышли из его «шинели» — от Юнга до Дерриды. Но теперь, с началом глобального кризиса, который, в первую очередь, является кризисом матрицы, т. е. новой «переоценкой ценностей», нас интересует непрямое влияние, которое будет проявляться уже в наш сегодняшний, а также перспективный периоды. Это непрямое влияние связано не с утверждениями ницшеанской философии, которые ослепляют, влекут и заставляют себя принять. Есть другая сторона: те внутренние противоречия, те провалы в его интуиции, которые становятся «черными дырами» в хаотическом космосе современного постмодерна.
Пожалуй, главным противоречием в ницшеанской мысли является конфликт между концепцией «вечного возвращения» и отрицанием христианской перспективы «потустороннего». Не трудно заметить, что возвращение бытия как иного себе — сверхидея его философии! — есть по сути лишенный универсалистского онтологического масштаба концепт «новой земли» и «нового неба», когда «времени больше не будет» (это видение, кстати, перекликается с темой повторного творения в Коране).
Таким образом, с одной стороны, Ницше отрицает трансцендентную перспективу глобального обновления/возвращения через эсхатологию, а с другой — делает «трансцендентным» схваченный непосредственно миг жизни... Прямое продолжение этого внутреннего конфликта — противоречие между учением о воли к власти, воли, которая свободна от смысла и просто ЕСТЬ в своей экспансии, и требованием сказать жизни «Да»! На самом деле для того, чтобы сказать «Да» чему бы то ни было, необходимо оправдание, найденное в смысле... А смысл всегда находится вне границ непосредственного опыта, смысл рождается из противостояния тому, что «просто есть».
Значение Ницше для XXI века не исчерпано хотя бы потому, что критический анализ его мысли способен открыть гораздо больше интеллектуальных богатств, чем любовно-пафосное прочтение, как если бы он был подлинным оракулом. Ослепление этим Заратустрой осталось в прошлом с теми «прыгающими как блохи последними людьми (die letzte Leute)», которых философ так ненавидел.