Шейх Саид Бурятский как символ нового поколения в эпопее кавказской борьбы

Появившееся на сайте Кавказ-Центр обращение трех лидеров кавказских моджахедов к Умме ^[1] несомненно является знаковым событием в истории политико-информационной борьбы мусульман Кавказа против федерального центра. Содержание этого обращения следует рассматривать в прямом развитии от заявления, в котором один из этих трёх лидеров Докку Умаров провозгласил образование Имарата Кавказ.

В том заявлении важнейшим было указание на отсутствие в Имарате Кавказ какой бы то ни было инициативы по созданию очередного «виртуального государства». Амир моджахедов подчеркнул, что речь идет об «организации», которая более реальна, чем марионеточные администрации Северо-Кавказских республик. Далее из этого следовала очень важная позиция, что Имарат Кавказ представляет собой интернациональную организацию, цели и задачи которой не имеют ничего общего с «национал-сепаратизмом» (или в более харизматической версии «борьбой народа за самоопределение» и т. п.).

Таким образом, в послании амира Имарата Кавказ изначально задан теологический уровень определения того, чем является названная организация и ее борьба. Это религиозная интернациональная борьба против несправедливости (которая в теологическом контексте есть не что иное, как оперативное проявление сатанизма), причем борьба, целью которой не является создание новых (виртуальных или действительных) административно-территориальных образований под флагом «исламского государства». (Тагут^[2] есть тагут!)

Такой подход выбивает почву из под ног тех, кто мог бы попытаться связать декларацию об Имарате Кавказ с деятельностью различного рода партий в пространстве «политического Ислама», которые требуют образования на тех или иных территориях «халифата», или «шариатского государства»... Критика в адрес этих партий основывается как правило на том, что их штаб-квартиры часто без проблем существуют в столицах мирового куфра^[3] (типа Лондона), а стало быть, и сама деятельность таких движений независимо от искренности их участников, представляет собой часть политтехнологии Запада, пытающегося использовать в своих геополитических целях «исламский фактор».

На самом деле, анализ декларации, зачитанной Доку Умаровым, не позволяет предъявить к этому тексту подобные претензии. Иными словами, это проявление подлинной исламской самоидентичности, в котором не сделано ни одной теологической и политической ошибки из столь типичных, к сожалению, для наших самых искренних, но недостаточно еще подготовленных братьев. Эта декларация — вне мазхабов^[4] и течений, вне племенных или территориальных интересов, открыта для политической и моральной поддержки со стороны любых мусульман, где бы они ни жили и на каком бы языке они не говорили, и даже более того! — она открыта для моральной солидаризации с ней немусульман (пока!), при условии, что они являются искренними друзьями Уммы и в частности Кавказа, а не политтехнологами в распоряжении империалистических секретных служб.

В обращении трёх лидеров, ставшем, на мой взгляд, развитием этой декларации, наиболее содержательной частью является выступление самого молодого из них — Саида Бурятского.

Почему это выступление, бесспорно, стало вехой?

Да именно потому, что в самой личности выступающего практически осуществлен изначальный тезис об интернационализме Имарата Кавказ. Конечно, мы и раньше видели проповедников (носителей да’вата), принадлежащих к различным этническим группам. Видели аварцев, лакцев, карачаевцев, черкесов, арабов... Но все эти достойные люди были либо представителями кавказского ареала, либо, по крайней мере, принадлежали к тому или иному традиционно мусульманскому народу.

В данном случае впервые от имени Имарата Кавказ выступает как идеолог, как авторитетный представитель человек евразийского происхождения, в жилах которого течет русская и бурятская кровь. При том, что теоретически в этом нет «ничего особенного» — это соответствует исламскому неприятию этницизма как худшего пережитка язычества — на практике, однако, сегодня сложилась инерционная ситуация учета этнического фактора, неизмеримо более вопиющая, чем в прошлые века, когда вера и идеология безусловно стояли над племенным происхождением. (Поучительно кстати, что расцвет жесткой этнической сегрегации, коснувшейся также и мусульман, приходится именно на постмодернистскую либеральную эпоху, которая бахвалится упразднением всяческой идентификации во имя шкурного комфорта.)

Вторым важным моментом выступления Саида Бурятского следует признать его сосредоточенность на проблеме внутренней иерархии мусульман в Умме: «Heyжeли жe пoeниe пaлoмникa и oживлeниe cвящeннoй мeчeти вы cчитaeтe тaким жe, кaк ecли ктo yвepoвaл в Aллaxa и в пocлeдний дeнь и бopoлcя нa пyти Aллaxa? He paвны oни пpeд Aллaxoм...» (Сура 9 «Покаяние», аят 19).

В своем выступлении Саид Бурятский неоднократно останавливался на различных аспектах превосходства и избранности «труждающихся на пути Всевышнего» — муджахидов. (Кстати, не лишено определенного интереса замечание, что смысл слова «муджахид» является концептуальным эквивалентом евангельского «Царство Небесное силою берется и употребляющий усилие [джахд — ар.] восхищает его», т. е. овладевает им.)

По сути, содержание этого призыва, обращенного к Умме, является максимальным приближением к разработке концепции «Новых политических джамаатов», которое до сих пор только приходилось встречать.

Напомним, что суть этой концепции состоит в возвращении социального, политического и, в конечном счете, исторического главенства внутри Уммы через институт новых политических джамаатов пассионарному воинскому сословию, чья героическая жертвенная природа кодифицирована Всевышним в Святом Коране как стоящая над всеми другими. Именно политическая гегемония воинов как «обладателей власти из нас самих» открывает дорогу к победе общины верующих над тагутом, или, говоря ординарным языком, над мировой системой, представляющей в рамках исторической социологии безальтернативную несправедливость.

То есть, гегемония воинов как условие успешного противостояния общины верующих «глобальному обществу» открывает эсхатологические перспективы, выводит историю в сверхъестественное измерение, где прямое Божественное вмешательство становится явным, и Умма, противостоящая Иблису и всем его присным возглавляется Махди, т. е. по смыслу этого слова, «непосредственно ведомым от Аллаха».

Достаточно назвать вещи своими именами и указать на то, что джихад есть лучшее из деяний, а власть в исламской общине должна принадлежать муджахидам, чтобы рухнули горы злонамеренной путаницы и сгорели тонны писанных измышлений, предлагающих мусульманам в качестве «наместников» и «вождей» обладателей книжной премудрости, чьи чернила осмеливаются в ложных хадисах ставить над кровью мучеников.

Еще один теоретический аспект, который сближает выступление Саида Бурятского с разработками иракского аятоллы-шахида Мухаммада Бакир ас-Садра, убитого Саддамом еще до первой войны в заливе, — это подчеркнутая ориентация на действие (деяние) как высшую модальность правильно ориентированного человеческого состояния. Ислам подчеркивает, что люди должны соревноваться друг с другом в наилучших деяниях, противопоставляя деяния социальному или экономическому статусу, с одной стороны (антилиберализм), психическому состоянию или переживанию — с другой (антигедонизм). Центральным критерием подлинности является именно действие (к которому приравнивается и намерение его совершить или солидарность с ним).

Ислам проводит фундаментальное различие между действиями, формирующими ткань «гражданского общества», — «поение паломника», поддержка сирот и т. п., и действиями, образующими ткань Большой истории (истории в теологическом смысле). Мусульмане призваны быть осевым эталоном человечества во времени, будучи поставленными в центр, чтобы свидетельствовать против людей в День Суда. Это означает, что вся деятельность исламской общины есть мобилизационное восхождение по шкале свершений: от альтруистической помощи ближнему до жертвенной борьбы против мирового порядка, который дан духовно понятому «племени Адама» как вызов и испытание.

Как известно, действие есть проявление веры, толкающей человека на усилие, на преодоление энтропии. Самой малой степенью проявления такого усилия является символическое устранение камня с пути: тот, кто не имеет имана, пройдет и не нагнется. (Опять-таки любопытно совпадение в исламском примере камня, загромождающего путь, с евангельским «краеугольным камнем», которым пренебрегли строители, но который должен лечь в основание храма.)

Одна из проблем «традиционных» мусульман — понимание веры так, как ее понимают неверующие, а именно как некое полагание на истинность чего-то внешнего. В действительности иман как вера в исламском понимании — это внутреннее духовное свершение, которое по своей природе есть не что иное, как волевое намерение.

Вера — намерение — дело, вот та триада, присущая героическому избранничеству, о которой мечтали язычники, позировавшие в статусе «сверхчеловека», но которая может быть нормально реализована только в Умме, внутри проекта «Новых политических джамаатов».

И это есть не что иное, как раскрытие и точное исполнение коранической антропологии.

«Пoиcтинe, Aллax кyпил y вepyющиx иx дyши и иx дocтoяниe зa тo, чтo им — paй! Oни cpaжaютcя нa пyти Aллaxa, yбивaют и бывaют yбиты, coглacнo oбeщaнию oт Heгo иcтиннoмy в Tope, Eвaнгeлии и Kopaнe» (Сура 9 «Покаяние», аят 11).

Политико-информационная борьба, ведомая мусульманами Кавказа вокруг Имарата Кавказ, свидетельствует, что социальные и политические конфликты современности возвращаются под религиозное знамя и дальнейшее историческое противоборство между мировым низом и мировой верхушкой будет проходить как война религиозная и теологическая по своему методу и по форме осмысления ее сути.

Аллаhу Акбар!

[1] Умма — община.

[2] Тагут — всё, чему поклоняются помимо Аллаха, т. е. ложные, выдуманные божества.

[3] Куфр — неверие.

[4] Мазхаб — богословско-правовая школа

20 июня 2008 г.