Апория как метод теологического мышления: апористический парадокс «абсолютного объекта»

Лекция прочитана 21 сентября 2010 года в рамках серии еженедельных интеллектуальных семинаров «Философия хаоса» организованных Центром Консервативных исследований.

Проблема философии как феномена — удивительно странная вещь и не совсем понятно как и почему она возникает. В нашем мире, где существуют филиации традиционного мышления (начиная с древности, в архаическое время и в более поздние времена), мы не видим нигде феномена философии, кроме как на Западе. А именно — в Греции, откуда потом это явление перешло на всё западное пространство. Конечно, есть такие понятия, как индийская философия, китайская философия. Но, по большому счёту, это очень серьёзная натяжка, поскольку на самом деле существует либо феномен артикулизации того, что является метафизикой, либо же — очень беспомощное и спорное подражание в Новое и Новейшее времена западному дискурсу. Как оригинального явления философии за пределами Запада, за пределами эллинистического Запада, на самом деле, не существует.

Философия — это такая организация мышления, которая позволяет управлять целеполаганием, выстраивать прозрачную для себя и самоконтролирующую цивилизационную структуру. В результате этого, такая структурорасполагающая философия получает в своё распоряжение некие методики работы с материальным миром: научные, организационные, военные, культурные и прочие. Таким образом, общество, располагающее философией, оказывается наделённым колоссальным преимуществом перед древними традиционными обществами, которые философией не располагают (это наглядно показывает вся история). Взять, к примеру, пространство Индии — богатейшая традиция, распадающаяся на множество фундаментальных школ; огромное количество людей, которые практикуют фундаментальное созерцание. И вместе с тем — полная беспомощность перед, казалось бы, гораздо более одномерным, примитивным социумом (западным), который приходит в Индию и ставит её в течение одного поколения полностью на колени. Более того, подвергает её фундаментальной «переработке», оказывая на индийское традиционное общество такое влияние, что и после непосредственного ухода колонизаторов, оно остаётся «подбитой» птицей, которая однокрыло скачет и всё никак не может взлететь к высотам Ориона, где находится арктический дом Вед.

В чём же заключается феномен философии, которая организует пространство вокруг себя таким образом, что те социальные формации, в которых философии нет — оказываются беспомощными?

На мой взгляд, философия возникает в тот момент, когда метафизике классического типа (метафизике Большой Традиции) бросается абсолютно реальный и страшный вызов. Это происходит в архаические времена. Под «метафизикой Большой Традиции» я понимаю неартикулированное символическое сознание, тесно связанное с принципом Мудрости, которая по преимуществу не нуждается в слове и в понятийной речи. Этой первоначальной фундаментальной метафизике бросается вызов в виде героического сознания. Возникает героическое сознание. И оно сразу вступает в глубочайший конфликт с метафизической мудростью. Через некоторое время после того, как этот вызов был «переварен» метафизической мудростью — она отвечает. Отвечает метафизика Большой Традиции некими методологиями, в значительной степени и почерпнутыми у героического сознания, но обращёнными на героическое сознание с тем, чтобы его подавить, установить контроль над героическим сознанием со стороны Мудрости.

Я считаю, что героическое сознание возникает приблизительно в эпоху Моисея, то есть приблизительно в эпоху 1200 года до Р. Х. Напомню, что примерно в это же время имела место Троянская война (то есть это приблизительно одна временная черта). И героическое сознание было предоставлено самому себе в течение нескольких столетий. А контратака на героическое сознание начинается примерно с Вавилонским пленением, которое приблизительно совпадает по времени с рождением и деятельностью Фалеса и Пифагора.

Героическое сознание, возникнув, сразу проявляет себя в чётко дискурсивной проекции, то есть обладает сразу неким специально организованным словом. Я не хочу сказать, что мудрость чисто метафизического типа была бессловесна. Она было не артикулирована, но это не значит, что она было бессловесна. Характерным модусом проявления неартикулированной мудрости являются гимны. Наиболее архаические, древние гимны — пеаны, некие формы славословия, которые существуют на грани глоссальности. Когда же возникает героическое сознание, то словесный ресурс оно преобразует в то, что можно назвать эпос. Эпическое повествование о подвигах героя — это фундаментальная структура, из которой потом родятся очень многие вещи, которые позже будут заимствованы самой метафизикой, перешедшей в наступление.

Метафизика, переходя в наступление на героическое сознание, создаёт философию. Это определённая форма встречной героическому сознанию артикуляции, в которой фундаментальные посылки героического сознания фальсифицируются и возвращаются назад, но обращаясь уже «наоборот».

Необходимо несколько слов сказать о хаосе.

Понятие хаоса, представление о хаосе, очень тесно связано именно с моментом контрнаступления метафизики на героическое сознание и возникновения наиболее первичных философских импульсов. Некоторые считают, что «хаос» — это производное от греческого слово, означающего «зиять», то есть это некая поглощающая бездна, которая ждёт возможности поглотить. С другой стороны, есть более позднее представление, скажем, у Зенона Стоика, который производит это слово от греческого корня, который означает «литься», то есть связывает хаос с водой. Не с пустой бездной, а с некой неструктурированной стихией. Так или иначе, этот термин появляется именно с началом философии и связан с очень сложной встречей двух фундаментально различных понятий, двух фундаментально различных импульсов. Необходимо обратить внимание на то, что за пределами западного пространства в разных филиациях Большой Традиции, хаос вообще отсутствует как принцип, как идея, как предмет исследования, как предмет опыта, как проблема бегства от него и так далее. Ни в дальневосточной традиции, ни в индийской традиции не присутствует самостоятельно выделенная идея хаоса.

Если посмотреть на идею хаоса вблизи, то мы обнаруживаем там совершенно очевидный синкретизм. С одной стороны, это нечто первичное. Это нечто, что, как говорит Гесиод, было первым, было сотворено или проявилось первым. С другой стороны, в идее хаоса присутствует концепция некоего пространства, некой протяжённости, которая представляет собой сцену, на которой проявляются различные реальные игроки, позитивные силы. С третьей стороны, это неструктурированная аморфная субстанция, которая противолежит неким структурированным концепциям, противолежит порядку. То есть это синкретическая идея, потому что здесь, как мы видим в точном соответствии тому, как Александр Гельевич Дугин описал хаос, есть несколько моментов, которые взаимоисключают друг друга с логической стороны, но они вместе с тем сочетаются и присутствуют. Действительно, либо мы говорим об идее первичности, первозданности, предшествовании всему, и в этом случае это концепция так называемого «пустого неба». То есть той формы утверждения, которая, по сути, является отрицанием, то есть поглощением и нигилизмом по отношению ко всему, что не оно. С другой стороны, если это уже субстанция, то эта субстанция ждёт оплодотворения, это уже некая почва под паром, то есть это уже не пустое небо, это materia prima, как минимум. То есть первосубстанция, готовая воспринять в себе формообразующий импульс. Или это синкретическое понятие, которое становится очень специфическим именно для западного видения. И оно является тем понятием, которое метафизика через создание философии как узды, наложенной на героическое сознание, возвращает именно героическому сознанию.

Теперь о том, что такое героическое сознание. Фундаментально говоря, есть героическое сознание двух типов. Это героическое сознание собственно героя и героическое сознание пророка, получившего откровение. Пророк, получивший откровение — это совершенно другой уровень героическое сознания, но это, тем не менее, именно героическое сознание.

Нас же интересует героическое сознание героя, то есть состояние героя «до» или «вне» пророка, получившего откровение. Герой — это тот, кто осознаёт, то есть «обладает» своим героическим сознанием. Пока он не обладает героическим сознанием, пока он не встретился с собой как с носителем героического сознания, он не является героем. Он может быть кем угодно — сверхчеловеком, сверхсуществом, полубогом, но он ни в коем случае не является героем. Герой — это человек, который осознал, прежде всего, что он обречён. Не просто конечен, не просто, что он умрёт как физический индивид. Он осознал, встретился с фактом того, что он обречён, с глубочайшим пониманием своей обречённости. То есть он встретился с тем фактом, что то единственное ядро, которое составляет его собственную сущность, которое составляет ярчайший луч света, падающий в точку внутри него «здесь и теперь» — это абсолютно обречённая вещь. И больше того — его собственная сущность есть «продукт» отрицания, нечто отрицаемое. Он обнаруживает, что это отрицаемое, эта точка внутри него, которая является вспыхнувшим здесь пятном света (по контрасту с абсолютной тьмой вокруг) — есть сверхценная вещь, абсолютная драгоценность. Именно с этим связано переживание героями того, что они являются потомками богов, потому что это некий парафраз, позволяющий выразить сверхценность этого «Я-сознания» «здесь и теперь», его сверхактуальности «здесь и теперь». Далее, после того как герой обнаруживает внутри себя вот эту точку сверхценного, которая и является продуктом отрицания, то для него немедленно актуализируется такой феномен, как объект, представляющий собой, попросту говоря, «не-Я» в самом широком смысле. И оказывается, что этот объект как «не-Я» может быть только абсолютным объектом, потому что если этот объект не абсолютен, относителен, и если он, герой, может нечто терпеть рядом с собой параллельно, то тогда смысл этого обретения себя как сверхценности исчезает. Более того, нет феномена отрицания — нет феномена абсолютной дистинкции «Я» и «не-Я». В этом случае говорить не о чем, и тогда мы возвращаемся к догероическому архаическому человеку, который тождествен простой внеположной реальности в акте простого созерцания. Это не героическое сознание, это сознание Золотого века или сознание высшего метафизического созерцания.

Героическое сознание усматривает абсолютный объект в его самодовлеющей мощи, которая отрицает всё, кроме этого объекта; и обнаруживает, что результативным действием этого абсолютного объекта является его внутреннее самосознание, его Я «здесь и теперь», т. е. та точка отрицания со стороны абсолютного объекта, которая оживает в нём как вспышка света, как его героическое сознание. Почему оно героическое? Потому что оно бросает вызов абсолютной силе этого отрицающего абсолютного объекта. Другими словами, абсолютный объект выступает не иначе как Рок, непреодолимый Рок в своей тотальности и в своей противоположности герою как свидетелю.

Если мы посмотрим на взаимодействие между героем и абсолютным объектом, Роком, то оказывается, что у героя (я подчёркиваю: у героя в состоянии до пророка, получившего откровение, т. е. героя в первичном, инстинктивном виде) нет возможности увидеть объект как Рок. Абсолютный объект, отрицающий всё, кроме себя и, стало быть, порождающий героическое сознание как продукт отрицания, нет возможности отличить от бытия в чистом виде, от бытия как некой данности. Чистое бытие и абсолютный объект для героя совпадают. Но получается удивительный парадокс. Если бытие как наличное предъявленное есть ДА, то абсолютный объект в своём роковом измерении есть отрицание, есть НЕТ. И они абсолютно сливаются в одно и то же. То есть это некий внутренний подлог, который обнаруживает героическое сознание — бытие, которое, на самом деле, является ложным ДА и истинным отрицанием, то есть отрицанием внутри себя. Он не может различить два этих момента, они даны ему сразу, слитно, и вот почему этот Рок воспринимается им как страшная ложь, как подлог, как коварство Олимпа. Естественно, что вызов героя идёт по линии утверждения себя, отрицаемого, как сверхценность, которая противостоит этому абсолютному объекту — Року — без надежды его победить. Но вместе с тем оно предстоит этому абсолютному объекту — Року, который дан и предъявлен ему в качестве бытия. Таким образом, героическое сознание ищет утверждение себя не в сфере бытия. Героическое сознание ищет своего проявления, ищет той площадки, на которой можно взять реванш у Рока, не в онтологической, а во внеонтологической, трансцендентной онтологии сфере. Здесь мы выходим на то, что героическое сознание приуготовляет себя к тому, чтобы воспринять это преображение, эту трансформацию, которую мы назовём «состоянием пророка», получающего откровение. Потому что естественно, что для героя не существует такой проблемы как индивидуум и его уязвимость. Если бы речь шла о том, что герой опознал в себе конечного, смертного индивидуума, то и говорить было бы не о чем. Герой опознаёт в себе субъекта, то есть абсолютно равноценную альтернативную антитезу абсолютному объекту: только абсолютный объект есть и отрицает, а субъекта, являющегося героем, нет и он является продуктом отрицания. Есть отрицающее и есть отрицаемое. Субъекта нет, но вместе с тем он присутствует в виде сознания, в виде свидетельствования того, что его отрицает. Таким образом, героическое сознание обнаруживает совершенно внеонтологическую, принципиально антионтологическую сферу. Это сфера свидетельствования, сфера сознания, которая одновременно не нарушает тотального единства сущего. Не нарушает, поскольку не спорит за разделение этого сущего. Сознания нет внутри сущего, оно является тенью сущего, тенью, которая сама по себе (автономно от предмета) не существует; но вместе с тем она есть некое настаивание на альтернативном бытию утверждении. Это альтернативное бытию утверждение и есть героический вызов Року, который обречён до тех пор, пока не встретит некое послание, идущее ему навстречу — послание из бездны, которое укрепляет его вызов, его дерзание.

Герой, который осознаёт себя как субъект, вынужден пребывать в трагическом безвременье до того момента, пока он не преобразится в пророка, получившего откровение. Что такое это удивительное переживание сознания «здесь и теперь», которое обнаруживается как продукт отрицания со стороны абсолютного объекта и, вместе с тем, некий вызов к альтернативе бытию? Это то, что я называю «безвременный вечный миг», который не длится и нигде не находится. Это «здесь и теперь», но оно не располагается в потоке длительности — это не ситуативная внутренняя ситуация, но некая точка оппозиции, которая, тем не менее, делает время временем. Потому что только эта точка, внесённая в неопределённость потока ситуации, потока смены позиции, превращает всё это в некую сюжетную длительность. Время становится временем только благодаря тому, что возникает героическое сознание. До героического сознания время идёт просто как некое безвременье.

И вот здесь, кстати говоря, есть очень интересная мысль: идея воскресения мёртвых. В Коране есть аят, где мёртвые говорят о себе: «мы провели в могилах часть дня или день», то есть для них пребывание внутри могил во время вечного сна является чистым безвременьем, безвременьем как вечностью. Но эта вечность конечна. Она конечна, потому что она прекратится при воскресении. Это новый парадокс — конечная вечность. Он соответствует другому парадоксу: мы находимся в одном из циклических эонов, повторяющихся один за другим до тех пор, пока не решится некая сверхпроблема. Обычно это представляют как вращающееся кольцо, которое уходит от нас в перспективу. На самом деле, это неправильное представление, поскольку в действительности в каждом эоне «здесь-присутствие» является нулём, от которого убегает назад отрицательный числовой ряд. То есть все предшествующие циклы представляют собой отрицательный числовой ряд, который кончается здесь, в нуле, с которого есть шанс начаться абсолютно новому — Новой земле и Новому небу. Бесконечный числовой ряд «назад» ничем не ограничен, кроме нуля «здесь и теперь». То есть это некая бесконечность, и она тоже ограничена. Это конечная бесконечность, ограниченная точкой «здесь-присутствия», «здесь-актуальности».

Следующий момент — это Новая земля и Новое небо, которые должны длиться вечно. Но у нас есть откровение, которое говорит о том, что в конце концов не останется ничего, кроме лика Всевышнего. То есть Новая земля и Новое небо как альтернативное творение, которое свободно от длительности, энтропии и всех проблем, связанных с бытием — это вечное совершенное создание, вечное совершенное творение. Но оно оказывается тоже конечное.

Таким образом, у нас есть три конечности: конечность бесконечных циклов, конечность пребывания в вечном сне могилы и конечность рая или ада, которые на самом деле являются тремя конечностями постулированного бесконечного. Все эти конечности — это три аспекта «здесь-присутствия» в героическом сознании, которое (когда оно обнаруживается) немедленно вызывает против себя реакцию фундаментальной метафизики Большой Традиции, которая должна это героическое сознание подавить, потому что оно грозит ей выходом на совершенно неведомые горизонты. И тогда — вот моя теза — возникает философия и, как одно из фундаментальнейших оперативных понятий подавления героического сознания, — концепция хаоса. То, что прекрасно было описано Александром Гельевичем, удивительно напоминает методологии дзэн-буддизма и вообще методологию инициатических работ с сознанием, избавляющих от жёстких предикатов, оппозиций: «не здесь и не там», «не то и не это», «и то, и это». Такое «дзэнское» сознание, которое в современную постмодернистскую эпоху становится особенно актуально. Это впервые было использовано носителями сакральной метафизики, когда они сформулировали синкретическое понятие хаоса. Их задача была подорвать актуальное сверхощущение героя в точке «здесь и теперь», предъявив ему идею порядка. То есть заменить самосознание героя как точки, которая противопоставлена, внеположена протяжённости, некой конструкцией, неким порядком, сделать из человека вместо существа, несущего трагическую драму обречённости, конструкцию, строго говоря, искусственного интеллекта, которая выполняет определённые функции, решает определённые задачи, но при этом не знает, что она есть. Искусственный интеллект — это актуализация смерти, актуализация гибели. Поэтому философия — это в значительной степени методология действующей, рабочей, «умной» смерти, которая выдвинута на передний план метафизикой Большой Традиции как механизм обуздания вызова, идущего от Духа.