Судьба в исламе. Лекция в Московской Международной Киношколе

Лекция в Московской Международной Киношколе (январь 1997 г.)

Судьба выражает нечто целесообразное в самом широком смысле слова, то есть судьба это нечто противостоящее холоду и хаосу внешнего космоса. Хаос, броуновское движение, движение частиц в пустоте, бессмысленная череда смертей и рождений — это не судьба. Когда человек с гордостью говорит: «Мне это надлежит по судьбе», «У меня судьба такая», «Мы будем сражаться за лучшую судьбу», он тем самым указывает на нечто, противостоящее броуновскому движению и бессмыслице некой обычной физической реальности.

Нас окружает энтропия. Мы все прекрасно знаем, что предметы, которые мы не подогреваем специально, становятся только холоднее. Остывает все. И в этом остывании все как бы стремится и катится к некоему финалу. Когда мы говорим «судьба», мы имеем в виду нечто более значимое и осмысленное, чем простое движение от максимума к минимуму, которое является уделом всякого предмета, всякого существа.

Иными словами, когда мы говорим «судьба», мы в значительной мере все-таки не имеем в виду, что сначала мы родились, а потом мы умрем. (Хотя в расхожем смысле слова может быть многие используют слово «судьба» именно так, что мы родились, выросли, потом постарели, а затем умрем, но это скорее входит в другую категорию, в то, что называется «юдоль человеческая», путь всякой плоти). Судьба есть нечто значимое, есть нечто осмысленное, есть нечто концептуальное, сюжетное, которое придает организованную, структурную природу нашему существованию, отличает его от любого другого. В этом смысле судьба как оппозиция хаосу есть воплощение Божественного измерения нашей жизни. Так люди традиционно испокон веков и воспринимали судьбу: судьба есть смысл, есть целесообразность, есть Божественное измерение существования, но этого измерения достойны лишь немногие. В архаическом языческом мире судьбу имели герои и цари, обычный человек не имел права на судьбу, по крайней мере в контексте западной, северной традиции, потому что на языческом Востоке, в Индии было несколько по-другому, там существовала причинно-следственная система дел и последствий этих дел, механизмы этого распределялись по определенному статусу (карма и т. п.). Так, в самом нижнем эшелоне языческого общества Индии человек также был включен в причинно-следственный ряд.

Но все-таки мы (и в Западной Европе и на Ближнем Востоке) скорее включены в совершенно другое ощущение судьбы, не причинно-следственное, а мистическое ощущение. Судьба как выражение определенного духовного статуса, как то, что противостоит хаосу, является для людей не предметом опыта. Когда мы полагаем, что наша жизнь имеет смысл, что она определенным образом организована и разворачивается как некий сюжет, у которого есть финал, есть конечное разрешение, то, ради чего все, то это видение судьбы для нас не может быть предметом опыта, это предмет веры, это полагание того, что наши жизни целесообразны, что это не жизнь мошкары, вьющейся вокруг лампы, вокруг свечи, а что это нечто значимое.

Этот инстинкт дан не только людям, исповедующим монотеистические религии, не только мусульманам. Я подчеркиваю, что этот инстинкт существовал у людей всегда, именно поэтому существует не просто понятие «судьбы», но есть некая воля к судьбе, воля к обладанию судьбой. Эта воля является наиболее фундаментальной чертой человека вообще.

Но если так, если существует воля к судьбе, если существует некое полагание этого Божественного целесообразного измерения, то существует и то, из чего это выделено. Действительно, такая реальность есть. Более того, это реальность является не предметом веры, а предметом непосредственного ежедневного опыта. Это то, о чем мы сказали несколькими фразами ранее: мы рождаемся, взрослеем, ста-реем и умираем. Что это?

Это не судьба, это рок. Это те же самые механизмы железной энтропии, это те же самые железные челюсти фатальной необходимости, которые действуют на обычные физические предметы, так же как чайник, снятый с огня, сначала горячий, а потом становится все холоднее, затем остывает совсем. Мы не находим в этом ничего удивительного, это как бы само собой, как яблоко, падающее с ветки на голову Ньютона, а это относится к тому же порядку и явлению: падение яблока, закон тяготения, энтропия, стремление к пределу, ничто, в конечном счете ничто, то, что составляет сущность рока, что составляет сущность обреченности, то, что является энергией и подкладкой всякой бесцельности, всякого отчаяния, всякого осознания суеты сует.

Итак, возникает два понятия: с одной стороны, судьба как некий смысл, организация, сюжет, проекция со всеми входящими сюда человеческими моментами, включая главную из них по отношению к судьбе волю к судьбе, волю иметь судьбу, и, с другой стороны, нормальные механизмы убывания, энтропии, смерти. Мы можем сказать, что судьба является парадигмой жизни, рок является парадигмой смерти, гибели. Но что здесь интересно: жизнь ведь нам непосредственно дана, мы ее проживаем в опыте, но тем не менее судьба как организация жизни есть нечто, во что мы верим. Смерть? Но ведь мы еще не умерли, мы еще живы, мы еще ощущаем. Но тем не менее рок, ведущий нас к смерти, является непосредственно данным нам в опыте. Смерть растворена в нашей интуиции, жизнь, на самом деле, есть нечто неуловимое, то, что мы каждый раз должны вновь и вновь утверждать актами веры.

Таким образом, судьба как некая полагаемая верой проекция и смысл жизни является понятием световым, категорией света. И вот почему для древних, для язычников судьба была написана в звездах, ведь звезда являются фиксированным светом в темной бездне неба, которую древние воспринимали как бездну «ничто», как бездну уничтожения. Здесь мы сталкиваемся не просто с мифологией, которую мы может рассматривать просто как явление культуры, это не явление культуры, не проекция человеческого творчества, не продукты разума, разумной творческой изобретательской деятельности человека, то есть это не выдумка, это некие фундаментальные реальности, которые приходят к нам извне, которые действуют на нас. Жизнь не выдумана, смерть не выдумана, это не явление культуры, это наша объективная реальность.

Таким образом, смысл жизни и смысл смерти не являются продуктом культурной интерпретации, они приходят к нам вместе со своей основой, со смертью или с жизнью. Судьба и рок это параметры объективного существования, которое мы по разному можем интерпретировать, комментировать и т. д., Но это категории, не рождающиеся из нашего творчества, это то, что как бы обваливается на нас и принуждает нас к восприятию себя.

Когда мы оказываемся перед лицом двух этих полюсов световая, смысловая судьба как Божественное измерение, как ненапрасность жизни, с одной стороны, и рок как энтропия, ничто, отрицание, которое поглощает все сущее, возникающее и исчезающее в бездне этого «ничто», с другой стороны, то есть одно смысл, другое обессмысливание, встает такой вопрос: стало быть судьба в определен-ном смысле должна гарантировать человека от хаоса рока, от уничтожения. Откуда берутся эти силы, каковы те механизмы, которые защищают смысл судьбы от бессмыслицы бесконечного «ничто»?
Здесь человеческая воля и человеческий фактор попадают в очень жестокую коллизию, потому что при внимательном изучении вопроса становится очевидным, что от всеобщей силы негатива, от всеобщей силы отрицания не гарантирует ничто. Всеобщая сила отрицания, всеобщая сила смерти с точки зрения обычного нормального неязыческого человека, который застает реальность вокруг себя (физическим образом), он быстро понимает, что нет никаких гарантий, ни космос, ни звезды, ни физические законы в конечном счете не являются такими гарантами. Все написанное стирается. Судьба это категория религиозная, она связана с актом веры, в значительной мере она носит экзистенциальный характер, она привязана к параметрам существования человека, это измерение личного бытия. Рок в отличие от судьбы это некая черта, которая подведена под всем сущим, это нерелигиозная категория, это категория метафизики, это центральная категория так называемой большой греческой традиции.

Надо продолжить конкретизацию введенных слов, введенных терминов в перспективе исламского анализа этих терминов. Следует в двух словах коснуться темы большой традиции. Речь идет о том, что человечество не может знать ничего само. Представим себе Адама, возникшего из глины, если обратиться к доисламской традиции, но в рамках авраамической преемственности, то есть иудейской традиции. Там существует такая концепция, когда Всевышний Творец создал Адама из глины, до тех пор, пока он находился в состоянии глубокого сна, до того, как Бог не вдохнул в него искру своего Божественного духа, Он показал ему развертку, как некий фильм, в котором было проецировано существование всех будущих поколений, которые должны произойти из него, всю историю человечества. Он показал это Адаму, находящемуся в состоянии глубокой тьмы, глубокого сна, до того, как искра Божественного огня не оживила его способность к чувствованию и свидетельствованию. Эта демонстрация судьбы последующих поколений составила глубиннейшую часть бессознательного большого первого Адама, которая потом определенным образом распыляется в коллективном бессознательном или индивидуальном бессознательном всех тех существ, которые изошли из рода Адама.

Человек сам по себе согласно традиции не знает ничего. У него нет возможности самому по себе, из себя изобрести или открыть творческим путем какого-то ни было знания. Согласно преданиям, мифологиям языческих архаических народов за любым искусством, за любым ремеслом стоит так называемый культурный герой, то есть огонь приносит Прометей, кто-то еще приносит искусство выращивания пшеницы, Гефест учит людей кузнечному делу и т. д., то есть все, что отличает человека от животного, он не находит творческим путем, путем творческого поиска, а получает эту информацию от неких высших существ, которые приходят и дают ему это. Эта точка зрения противоречит современному, прогрессистскому, эволюционистскому взгляду на человеческую цивилизацию, однако никаким анализом ее нельзя опровергнуть. Даже сам язык, о котором в этой традиции утверждается, что он дан откровенным образом и имеет сверхчеловеческий источник. Многие марксисты пытались доказать, что язык возникает в процессе трудового общения, что язык возникает как некая социальная потребность, но фактически нет свидетельств того, что язык возникал эволюционным путем. Все, что мы знаем о языке, все, что мы знаем о филологии, говорит только о том, что язык лишь портится в процессе его употребления социумом, а корни языка, генезис некоего языка находится в неуловимом, непознаваемом, язык приходит откуда-то. Язык, искусство, ремесла, все, что к нам приходит, это элементы некой великой традиции, которая имеет нечеловеческий источник. Адам как некий глиняный манекен должен быть инспирирован, в него должно быть вдохнуто нечто, что потом будет принимать в себя конститутивные элементы знания, представления о жизни и т. д.

В начале появления большого Адама, первого Адама ему была дана так называемая райская традиция, то есть глобальное знание о реальности, способность непосредственно созерцать вечность. Потом эта способность затмевалась, эта традиция, которая имела невыразимый характер (не могла быть выражена в слове), конкретизировалась, переходила в определенные концепции, формы определенных восторженных гимнов, которые имели священное литургическое значение, дальше уже возникали элементы мифов, представлений, которые тем не менее были прямо связаны с нечеловеческими знаниями. На самом последнем уровне возникает философия, дискурсивное знание и т. д. Однако даже в самой низкой точке, в самой предельной точке падения, дегенерации никогда ни одни элемент человеческого знания не порывает окончательно связи с этим нечеловеческим источником, то есть человек есть чистая субстанция, которая сама по себе ничего не производит. Все, что в нем есть, написано внутри него с большей или меньшей степенью искажения.

С точки зрения этой большой традиции, идущей от Адама, главное, что в нем написано, главное, что в нем дано и что пронизывает все элементы его существования, это знание о роке, о страшной силе негатива, которое совпадает с бесконечной бездной неба. Нужно прямо сказать, что бездна неба, сила негатива все эти более или менее философские определения в традициях, таких как эллинистическая, иранская, индуистская, были всегда конкретизированы в форму времени или бесконечной длительности, которая бесконечно циклически повторяется. Все вы знаете об Уране, который породил Зевса, а потом собирался его пожрать. Уран это тот же самый корень, что Варуна бог неба в индийской традиции, то есть неба, которое покрывает, неба, которое объемлет, неба, которое воспринимается не как защита и сфера высшего гордого духа, а скорее как пожирающая, втягивающая в себя пустота. Это небо не является неподвижным, оно совершает не-кое периодическое вращение, то есть акт стирания, возобновления и стирания, это акт вращения колеса, акт постоянного повторения одного и то же, которое образует последовательно движущиеся друг за другом ионы. Негация, отрицание, то, что мы интуитивно знаем как рок это не просто абстрактное стирание (то, как мы можем уничтожить какой-то предмет, например, разбить чашку это маленькая, ничтожная сила негатива, скажем сжечь спичку это все частные случаи, вспышки силы негатива), это систематическое стирание самой реальности, большого космоса. Этот космос стирается не в одночасье, не мгновенно, а неким страшным избыванием, той потенцией, которая в нем содержится, вращением неба. Это вращение неба в разных традициях называлось по-разному: у персов это небо, которое является и длительностью и вечностью одновременно, называлось Зерван, который был одновременно высшим богом, в котором примирялись и свет и тьма, то есть Ариман как бог тьмы и Арнуст как бог света, вечно боровшиеся друг с другом, с одной стороны абсолютное благо, с другой стороны абсолютное зло, но над ними стоял Зерван, который стирал своим вращением, своим повторением равного, одного и того же любые добродетели и любые обиды и любое зло, все это уничтожалось силой негатива, силой Зервана, он же Рава в индийской традиции, он же Уран в греческой традиции и т. д. Это центральное представление о роке, о бездне обреченности как о высшей метафизической реальности.

Но человек не может просто сложить руки перед этой силой негатива, он ищет смысл, он пытаемся обрести некую почву под ногами. Здесь он может идти двумя путями: верить именно в личную судьбу как божественную осмысленность своей жизни или это вызов героя, бросающего его бездне рока. Сущность античной трагедии и трагизма как такового основана на том, что герой заведомо не может победить, потому что этот конкретный свет, конкретная осмысленность сами по себе не могут одолеть эту бездну. Даже олимпийские боги бессильны перед революцией, то есть перманентным вращением неба, перманентным вращением времени. И олимпийских богов и богов нордических, германских племен в конце ожидает смерть, конец мира. Действительно, в представлении жреческой традиции, метафизической традиции жрецов по реальности это циклическое представление о то, что постоянно возобновляется космос, золотой век, который переходит в серебряный, который переходит в бронзовый, железный, в железном веке исчерпывается потенциал данного цикла, наступает катастрофа, стирание и возобновление снова, то есть это колесо неба, страшное инфернальное колесо, про-ходит ту же саму черту и повторяется снова.

И вот в какой-то момент или в безвременье, в бездне самой реальности, той самой негативной реальности, которая беспощадна, возникает трещина. Трещина истинного чистого света, беспримесного света, который льется, не подобно звездам, как прополы в черной бумаге небытия, но подобно тому свету, который тьма не может объять и одолеть. Видимо, этот свет льется потому, что в самой структуре тьмы нет силы полностью перекрыть эти каналы, негация все время порождает это отрицание самой себя, ибо негация, чтобы утверждаться, всегда должно иметь то, что утверждать. В какой-то момент это странная диалектичная кризисность отрицания разрешается вспышкой иного света, которое является откровением о личном Боге.

Сейчас мы подошли уже к тому ясному пониманию, что судьба как воля человека к осмысленности, аристократическая воля человека к осмысленности, бросаемая как вызов одиноким смертным бесконечной черной бездне неба, это понятие должно было неизбежно пройти через кризис, через эволюцию, через вырождение и т. д. Действительно, этот процесс в мировой мысли произошел. Категория судьбы со времен античного мифа крайне демократизировалась, мы можем говорить о судьбе плотника, о судьбе столяра, нелегкой судьбе матери-одиночки. Но дело не в этом. Произошла странная подмена: судьба, которая была утверждением свободы внутри человеческого бытия превратилась в синоним предопределенности. Что же произошло? Человек инстинктивно воспринимает негацию, бездну рока как хаос, судьбу, то есть Божественное смысловое дополнение жизни, как некую определенность, организацию. По мере того, как он думает и созерцает эту организацию, он все больше и больше акцентирует там не смысловую, а жестко организованную, предопределенную сторону. В конечном счете он начинает рассматривать судьбу чуть ли ни как определенный физический закон, аналог некоего физического закона, который заранее управляет его действиями, заранее их предопределяет, заранее схватывает. Это происходит на довольно раннем этапе. Греческая трагедия, шекспировская драма, все построены на интуиции того, что организованность начинает быть враждебной человеку и становится вторым порядком хаоса. Судьба, которая раньше была выражением свободы, становится инструментом бессмысленности, инструментом столкновения человека с невозможностью перешагнуть определенный порог. Эта диалектика взаимоотношений судьбы и рока, и в контексте классического общечеловеческого сознания эта диалектика неразрешима. Приходит свет извне, из совершенно иного пространства, из иного направления, свет Откровения. Что это означает? В контексте диалектики судьбы и рока, там, где человек проявляет волю к тому, чтобы пережить божественный аспект своего существования, он тем не менее воспринимает и себя и проблему жизни и смерти все же как объект. Иными словами речь идет о событийной смысловой стороне, а событийная антологическая, то есть проблема противостояния року это проблема противостояния единицы бытия тому, что эту единицу уничтожит, тому, что ее отрицает. Есть объект, есть снимание этого объекта, уничтожение этого объекта. Эта конфликтность идет еще внутри чистой антологии, не разбавленной никаким сомнением о том, что есть кроме этой антологии, кроме этого бытия еще нечто. Иными словами драма судьбы существует до тех пор, пока не существует идея субъекта. Что такое идея субъекта?

Субъект начинается там, где кончается ничто, где ничто отрицает самого себя. Субъект возникает там, где сила негатива, постоянно воспроизводящая реальность для того, чтобы ее уничтожить, сталкивается со своим зеркальным отражением, которое она не в силах снять, где ничто подобно прямым параллельным линиям геометрии Лобачевского они искривляются и возвращаются сами к себе, где ничто обнаруживает свою кризисную неполноценность. Манифестация этой кризисной неполноценности это явление субъекта. Бесспорно, это явление парадоксальное, нарушающее законы мысли, законы опыта, и оно не может быть дано человеку иначе как в форме вспышки, откровения. Оно не может быть предъявлено человеку иначе как призыв и вызов и предложение уверовать в это, что идет против его опыта, против его нормального восприятия жизни. Именно таково было Откровение, которое было дано Пророку Аврааму, Ибрагиму, да будет над ним мир, который был первым в цепи Пророков уже нашего (по жреческой терминологии) железного века, в котором мы существуем в послепотопное, постатлантическое время, после того, как Пророк Ной, да будет над ним мир, переплыл на своем ковчеге из реальности Атлантиды, из реальности предыдущего рода в нашу реальность. Мы не знаем, что было между Пророком Ноем и Пророком Авраамом, но мы знаем, что Пророк Авраам воспринял ослепительный свет, взорвавшийся в нем, предложенный ему, веры в судьбу как отрицания ничто. Ему было предложено: Бог как единственный субъект, всемогущий субъект предложил ему, сказал ему, что у него есть возможность подтвердить то, что всю силу своей веры в этот парадокс, в эту невозможность в это контртечение, этот контрпоток, своей жертвой своего первородного сына (первородный сын это очевидная реальность, главная реальность) тому, что идет вне опыта, что противоречит опыту и является абсолютной химерой для конкретного данного человека. В этот момент, когда Пророк Авраам принимает решение повиноваться Богу, которого человек не может знать иначе как в Откровении, то есть парадоксальным путем, у человечества начинается новая история взаимоотношений этих фундаментальных понятий судьбы и рока.

Эти новые взаимоотношения, новая реальность взаимоотношений между судьбой и роком есть взаимоотношения великой духовной борьбы за свободу против негатива. В Коране есть такая фраза, такой аят: «Нет победителя кроме Аллаха». Это уникальные удивительные слова потому что, если вдуматься, кроме Аллаха нет никого реально, поэтому сказать, что нет победителя кроме Аллаха есть констатация очевидности. В свое время Рембо, оказавшийся в Африке в 40-летнем возрасте, бросив заниматься поэзией, он начал заниматься продажей оружия, занялся авантюрами и одновременно он изучил арабский язык с целью познакомиться с арабской традицией и начать читать Коран. Рембо был наиболее ярким представителем того изощренного европейского сознания, проблемного экзистенциального сознания, и это чтение его поразило и не устроило, он не понял Коран, он сказал, что Коран состоит из констатации очевидностей, что это чистая тавтология. Это вполне предсказуемый исход для изощренного парадоксолистского ума XIX в., который жаждет выхода из тавтологической рациональности окружающего века и не понимает, каким революционным взрывом является то, что кажется ему очевидным в сакральном документе совершенно другого измерения.

Да, действительно, нет победителя кроме Бога, а никого нет кроме Бога. Достаточно поставить вопрос, а кого побеждает Бог, если кроме него никого нет? Он ведь не Давид, который побеждает Голиафа. (В образе Давида, который побеждает Голиафа, уже заложен намек на ту тайную великую схему, которая живет в этом утверждении, что нет победителя кроме Бога. Да, в каком-то смысле Давид наместник и прообраз Бога, а Голиаф это намек, наместник, знамение того, что побеждает Бог). В свете того, что мы здесь говорили, уже ясно, что же побеждает Бог. Бог побеждает рок, Бог побеждает ничто, то самое ничто, которое невозможно победить герою, невозможно победить царю, то самое ничто, против которого никакое высокомерие античного героя с его вызовом недостаточно. Можно вспомнить тень Ахилла в аду, когда он говорит, что лучше быть последним пастухом там, среди живых, чем героем здесь. Это достаточно яркое признание тщеты того, что архаические люди вкладывали в категорию судьбы со всеми теми надеждами на преодоление бессмыслицы, которые были привязаны к этому. Этот гомеровский образ хорошо иллюстрирует то, что ни Ахилл, ни Геракл, ни любой другой герой не может победить рок, не может победить черную силу негатива. Да что Геракл, их отцы, олимпийские боги не могут этого сделать, не могут победить ангелы, не могут победить световые существа, не могут победить самые великие существа, которые мы можем себе представить или даже не можем пред-ставить. Но дело в том, что Бог не есть существо, Он не есть бытие, Он не есть утверждение, Он есть субъект, который противостоит всему, потому что в первую очередь Он не снимается негацией, он не снимается «ничто», Он является отрицанием отрицания.

(...) Мы являемся постоянно носителями этого парадоксального момента в своем непосредственном присутствии здесь, то есть мы можем сказать, что в каком-то смысле наше существование, то, что мы видим, слышим, чувствуем, это косвенное доказательство, это косвенное знамение этого невообразимого метафизического парадокса.

Почему мы видим, почему мы слышим? Да просто потому, что есть у нас не-что, что отличается от всего, что мы видим, от всего, что мы слышим, некая точка, которая не совпадает ни с чем, что производит на нас впечатление, ибо, если бы такой точки не было, то мы бы были вещами среди вещей. Но у нас есть как бы конец реальности внутри нас, парадоксальный конец реальности, на которую реальность, как волна на скалу, набегает, ударяется, разбивается и отступает. Постоянные удары этой реальности о скалу, а не реальность в нашем сердце производят эффект освидетельствования мира, а это означает, что внутри нас есть нечто сверхреальное, нереальное. Это то чего нет, это та искра, которая в нас вложена Богом, намек, частица его субстанции, условно говоря, субстанции, ибо Он не имеет ни субстанции, ни сущности, ничего, это действительно все категории реальности отступают и разбиваются. И только за счет этого мы сейчас сидим, говорим, воспринимаем друг друга, только за счет того, что посреди реальности стоит твердыня нереальности. Реальность снимается бесконечное ничто, а эта твердыня нереальности не снимается. Парадокс?

То, что человек не может знать, почему он знает, не может как бы видеть механизм своего восприятия. Существуют огромные науки гносеология и другие которые изучают механизмы знания. Но сколько бы ни изучали эти механизмы, наука в конечном счете приходит к тому, что мы не знаем, почему мы знаем, не знаем, откуда берется вот этот существенный факт того, что мы отличаемся от чашки, от книги, от линейки, которая лежит на столе. Грубо говоря, чашка и линейка это свидетельствование других тенденций, поскольку мы не свидетельствуем себя самих, это объяснит нечто, что меняет уровень, меняет плоскость, раз это есть. Этот момент, приходя внутрь нас и открывая себя как центр, не центр мироздания, а некий духовный центр, некий фокус, некое смысловое дополнение, это совершенно иное взаимоотношение судьбы и рока, потому что Господь личный Бог субъект побеждает рок, а это значит, что он побеждает этот рок для нас, то есть мы, участвуя в поклонении Ему, будучи некими духовными воинами, ведомыми лично Богом, реально осуществляем этот проект преодоления рока, преодоления ничто, которое не могло осуществиться в нашей архаически темной вере в судьбу в некую организованную сторону нашей жизни.

То, о чем мы говорим сейчас, это скорее реальная философия Корана, реальная философия Ислама, на самом деле на уровне непосредственного понимания вещей, скажем, обычным верующим и на практике существуют гораздо более традиционные, гораздо более включенные в архаические представления о судьбе и о роке идеи. Достаточно сказать, что такого ясного, четкого понятия «судьба» в Исламе нет (в том понимании, как мы привыкли в русском языке, в английском или французском языках от латинского «fatum», кстати «fatum» это «рок», а «destiny» это некое местоназначение, то есть судьба, это определенное направление путешествия. Это осмысленное путешествие, в отличие от рока).

В арабском языке существует много слов, которые лишь частично охватывают некие аспекты таких представлений о судьбе. Так, судьба называется «кысмат», то есть доля, удел, это достаточно понятное представление, поскольку оно прежде всего описывает конкретную юдоль, в которой человек оказывается, его социальный статус и т. д., то есть это не выходит на метафизический уровень анализа судьбы. Это скорее констатация ситуации, в которой человек оказывается. Есть понятие, которое передает отношение к тому, что с человеком случается, такой событийной развертки, это то, что передается словом «макту», то есть написано, и связано с аятом Корана о том, что с вами не случится ничего, чего бы не было написано в Скрижали Охраняемой, где предначертана схема всех вещей, схема всех событий, и это то, что случается с человеком. Тем не менее, все эти понятия не выходят на уровень философского осмысления судьбы. Попыткой такого философского осмысления судьбы являются понятия «аль табак» и «аль кадар». Первое подразумевает то, что предначертано, что имеется в виду для космоса, для мира, «аль кадар» — это то, что разворачивается уже в реальной вселенной, то есть, когда вселенная существует, то предначертанное проявляется как сюжет, как осуществление.

Все понятия и категории судьбы и рока в исламской традиции анализировались философами, которые, с одной стороны, были глубоко верующими людьми, воспринявшими Коран, но оборот их мыслей был заимствован у греков, у Аристотеля, они опирались на некий механизм дискурсивной мысли, которая глубоко чужда самой сущности Откровений. Они исходили из Откровения, которое является утверждением абсолютной свободы, а вопросы, связанные с судьбой свободы по отношению к себе, решались через механизм греческой мысли, которая, наоборот, явилась в условиях рока, то есть возникает такая проблема, такая духовная коллизия, которая привела в конечном счете к краху философии на исламском Востоке, в исламском мире. Там было достаточно много школ, шла бурная духовная жизнь, но философская идеология, в конечном счете, исчерпала себя. Подобные процессы происходили и в Византии, когда в XIV веке уже было официально декларировано, что философы и философия не думают о спасении души, и началась жестокая борьба против философов.

В действительности для того, чтобы понять, как судьба, рок и свобода оцениваются в Исламе, нет необходимости обращаться к историческому философскому наследию Ислама, достаточно вновь и вновь углубляться в Коран, который дает иногда неожиданно острые, даже страшные ответы, хотя они бывают очевидны, то есть их восприятие русским и европейскими языками снимают ту жесткую остроту, которая имеется в каноническом оригинале. Так, например, многие представляют извне Ислам как учение о предопределении, ислам как фатализм, ислам с точки зрения «написано», но в действительности по Корану «Аллах не меняет ничего с людьми до тех пор, пока они сами не переменят внутри себя». На самом деле страшная основа свободы единобожия не противоречит причинно-следственным механизмам, которые окружают нас и в определенном смысле де-лают тщетными наши усилия в плане рациональной постановки цели. Свобода существует только во внутреннем определении в сердце, «ният» — это фундаментальная категория, которая заменяет механизм судьбы в исламе, это решимость, это определение, это свободное положение воли внутри своего сердца. «Ният» — то есть намерение, определение сделать нечто есть действие, то есть это одно и то же. Мы знаем, что в западной традиции существует такое ставшее расхожим утверждение, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Нет ничего более антиисламского в этом смысле, потому что благие намерения в подлинном смысле составляют единственно возможный духовный капитал свободы и действие согласно этим намерениям в исламской традиции вовсе не предполагают никакого прагматического интереса в плодах, то есть попросту говоря, если мы знаем, что мы должны что-то сделать, то мы должны это сделать, абсолютно не заботясь, приведет ли это к конечному результату или нет, потому что конечный результат как раз является выражением плана Всевышнего, то есть плана того абсолютного личного субъекта, который использует историю для решения своей уникальной непостижимой проблемы.

В этом решении мы просто являемся фигурантами, статистами в этой огромной, непостижимой пьесе. Наше сознательное, добровольное, жертвенное служение в этой пьесе это единственная форма культа, это единственная форма служения Богу, то есть то, что мы добровольно принимаем роль статистов и определяем внутри своего сердца эту свободную волю поступить именно так, как этот непознаваемый парадоксальный субъект, единственно живой, от нас ждет, механизмы же реализации относятся уже к другому плану. Самое интересное в этом вопросе то, что победа для нас не гарантирована, она не гарантирована в Откровении хотя бы потому, что Всевышний Господь говорит, что, если вы не реализуете то, что я (или мы — там местоимение множественного числа) ждем от вас, то мы уберем это творение и приведем на его место другое, нам это легко. Иными словами, нам дается возможность концентрировать в нашем сердце свободный «ният», но нам не гарантируют то, что критическая масса этой свободной воли будет достаточна для того, чтобы взорвать энтропию, взорвать силу рока. Это и понятно, ведь победителем может быть только Бог, как бы ни концентрировали волю и свободу внутри своего сердца, мы не можем быть победителями, мы не можем даже быть соучастниками Его победы, мы лишь иллюстраторы Его Божественной мысли, в которой находит завершение это страшное противоречие между смыслом и несмыслом, реальностью света и реальностью черного непроглядного ничто.

Когда, исходя из сказанного, мы сосредотачиваемся на мысли, на созерцание того, насколько представление о реальном субъекте является противоестественным в обыденном физическом смысле, то есть идущем вразрез, вопреки всему тому, что человек, даже метафизически подготовленный, даже искушенный, скажем античной традиции, ожидает, идея субъекта это просто идея взрыва реальности, это идея взрыва сущего. Когда мы знаем, что мы не можем получить какого-либо представления о субъекте, иначе кроме как через посредство того, кто нам скажет об этом, то есть через Пророка, мы действительно вынуждены воскликнуть перед лицом этого: «Никто не велик, кроме как Господь Всевышний», то есть «Аллах акбар» — «Господь превыше всего».

Вот в первом приближении то, что я хотел сказать на тему судьбы в Исламе. Спасибо за внимание. Будут ли какие-то вопросы?

Вопрос.  - Допустим, есть два человека, юноша и девушка. Они любят друг друга. У молодого человека умирает отец, он должен уехать. Он возвращается к себе в страну и говорит, что их разлучила судьба. Какая же это судьба, это смерть, а значит рок.

- Дело в том, что смерть в чистом виде это некая внесобытийная, внесюжетная реальность, это черта, она присутствует во всех наших делах, она является тем воздухом, которым мы дышим, а то, как она присутствует, это некая сюжетность, то есть она образует определенную событийность. Конкретно, смерть этого отца является неким причинным фактором, побуждающим к тому или иному, но сама смерть, одновременно будучи фактором, включенным в сюжет, имеет собственную сущность, которая ни во что не включается. Она, как черное пятно, просто ни с чем не смешивается, это чистый черный цвет. В этом смысле рок является сверхреальностью, потому что смерть поглотит не только этого отца, но и этого молодого человека, его девушку и их потомство и в конечном счете, как сказано в Коране, Бог обращается к Пророку и говорит об ушедших поколениях: «Разве ты видишь их следы или слышишь шорох, они ушли так, как будто их не было». Вот в этом смысле смерть является роком, но то, что происходит с нами, это часть сюжета. Смерть одновременно является абсолютной границей всего и чем-то, что с нами случается, то есть эта двоякость в некоей диалектике, которую обыденное сознание не расчленяет, просто утилизует на уровне бытового высказывания, как бы отождествляя обе эти стороны, не расчленяя их, потому что и сюжетика и литературное сознание это бытовое сознание, невозможно мыслить чистыми категориями, категориями «чистая смерть» и «чистая жизнь», они постоянно смешиваются, хотя они в реальности они существуют абсолютно порознь.

Вопрос.- У нас была лекция, где прозвучала мысль, что человек может победить смерть, если он создает нечто, что останется после него, большее, чем он сам.

- Это явная иллюзия культуры, это явное порождение нерелигиозного, культу-рологического, культуроориентированного сознания, потому что, если внима-тельно посмотреть на это высказывание и представить себе, к чему относится результат, субъект и т. д. Победить смерть, если создать нечто, большее, чем он сам. Смерть касается его в том здесь и теперь, как, если мы здесь сейчас сидим и говорим, мы знаем, что мы находимся здесь и теперь в уникальном моменте. Этого момента больше не будет, реальность кроме этого момента ничего больше не даст. Если мы сейчас, например, создадим великолепную фотографию, даже голограмму нашего прекрасного собрания и эта голограмма будет существовать миллионы лет, а от нас не будет ни шороха, ни следа, ни звука, то нам, от того, что эта голограмма осталась, будет не жарко, не холодно. Смерти подвержено это внутреннее переживание здесь и теперь, которое является просто некоей зафиксированной точкой небытия, пустоты, благодаря которой мы различаем вчера и завтра, лево и право, то есть это точка, которая образует вкус актуальности, гиперактуальности. Именно эта точка будет перечеркнута. Вы знаете об этих миллиардах существ, которые были до вас, но они же не бьются в вас, не говорят в вас. Допустим, что вы то большее, то прекрасное, что предыдущие поколения создали, но вы прекрасно знаете, что от того, что вы существуете, тем предыдущим поколениям, которые ушли, не жарко, не холодно.

Кстати Библия устами Эклизиаста говорит очень верно, это исламская точка зрения: «Живые знают, что они умрут, а мертвые в могилах не знают, что они мертвы». Вот страшная реальность, на которую отвечает свет Всевышнего Господа. Он обращается не к проекциям неких отчужденных от нас великих деяний, памятников, зданий, государств, которые также будут сметены.

Проблема еще и в том, что нет ничего великого, что не было бы сметено в свою очередь. Если миры стираются, если космос, который возникает во всей полноте возможностей в момент золотого века, если он остывает, как чай! Он стирается и мы не знаем, какие бесчисленные миры предшествовали нам. Пророк сказал: «Вы что думаете, был только один Адам, нет, было сто тысяч Адамов». Если стерты целые миры с миллиардами существ, каждый из которых был космосом, отражающим Вселенную, то что бы мы могли такое создать, чтобы компенсировать наше здесь и теперь, которое будет перечеркнуто через несколько лет. Ответом на эту черную пустоту «Ничто» может быть только свет единственного Субъекта, которого тьма не одолевает. Мы лишь участники этой борьбы абсолютного света с абсолютной тьмой, в которой нам было декларировано и заповедано, что этот свет будет победителем. Другого выхода нет, потому что любая попытка сконструировать нечто осмысленное, это не более чем надпись на черной доске, которая будет стерта.

— Я слышал такую формулировку, что кроме судьбы, предопределенной свыше Господом, человек наделен им же волей. Известно, что у каждого человека известен день рождения, день смерти, вопрос брака и т. д. Насколько воля может предопределить все остальное? Ведь человек видит и хорошее и плохое.

— Этот вопрос очень интересный, он связан с тем, что я говорил о «нияте». «Ният», то есть утверждение своего намерения, свободной воли в самом позитивном аспекте может быть неугоден Богу, и тогда Бог сбивает с пути тех, чьи даже самые благие намерения он не принимает. Есть такой аят, что тем, кого Аллах приемлет, он уширяет грудь к Исламу, а тем, кого он не принимает, он делает грудь узкой и закрытой. Коран очень жестко критикует человека, Коран, как и все Священные Писания, не является гуманистическим и антропоцентричным по своей сути. Еще одно отличие Святого Корана в том, что нигде нет такой жесткой критики человека, Человека вообще, как здесь. Скажем, в языческих описаниях, в Ригведах, человек является мерой всех вещей, но в Коране Бог говорит: «Поистине мы сотворили человека из камня, а вот враждебен определенно». Человек декларируется Богом как то, что ему противится, потому что, естественно, что смерть и страшный смысл абсолютной свободы, по сравнению с которой мы просто являемся фигурантами и должны приносить себя в жертву этой свободе, и она все равно будет реализована не нами, не для нас, не у нас, а Богом, для Бога, в Боге. Мы являемся тем, что Бог создает для себя, а не для нас. Человек не может этого вынести, как бы он ни пытался быть «хорошим», он все время будет сбиваться на антропоцентризм, на постановку себя в центр вопроса, на представление о том, что Бог создает его для того, чтобы ему было хорошо, чтобы он получил благо и в этой и в будущей жизни. Мы знаем, что это наиболее популярное, наиболее массовое представление, широко распространенное среди людей. Бог сотворил нас для того, чтобы мы получили блага за свое послушание Ему. Надо внимательно читать Коран, и мы увидим, что там совершенно жестко сказано: «Бог сотворил нас, чтобы мы поклонялись ему и приносили себя ему в жертву, потому что он за нас победил то и что, что мы сами победить не можем». Наша свободная воля от нас требуется, но нет никаких гарантий, что усилия этой свободной воли будут приняты.

Вопрос. Вы говорите, что нет никого реального, кроме Аллаха. Что есть эта реальность?

Вот реальность, кроме которой нет ничего по логическому определению, а ведь парадоксолизм метафизики ислама в том, что, с одной стороны, он взрывает все ожидаемые шаблоны и представления, а с другой стороны, необычайно логичен, только своей особой логикой. Так что же может быть этой реальностью, кроме которой ничего нет. Очевидно, такая реальность, которая не является реальностью вообще. То есть, если мы реальность, вокруг нас реальность, если то, что вас порождает и убивает, реальность, то очевидно, что Аллах антиреальность в этом смысле, то есть Он не это, это или это, а вообще нечто другое. А парадокс в том, что свидетельство знамения этой антиреальности сидит вокруг нас, потому что не будь ее, не будь той скалы, которая выступает как сухое место, где воды реальности не могут сомкнуться, мы бы ничего не воспринимали, потому что не было бы разницы между нами и любым другим предметом, то есть гомогенность реальности должна быть нарушена в какой-то точке, чтобы по отношению к этой точке происходило циркулирование всего бытия. Коран очень много посвящает места тому, чтобы привлечь наше внимание к окружающему нас феномену и, может быть, именно этот момент раздражал большого поэта Рембо, который дал себе труд выучить арабский язык, но так и не перешел определенный порог семантического восприятия. Когда Он говорил: «Посмотрите на деревья, они дают тень, вода, испаряясь, низвергается дождем, и эти деревья питаются влагой в пустыне, земля разостлана ля нас, а корабли ходят по морским путям». Идет констатация очевиднейших вещей, которая просто шокирует и поражает человека, ожидающего каких-то необычностей, парадоксов. Вот пальма, она растет, если бы не было листьев, ты бы просто сгорел, превратился в головешку на этом солнце. И вдруг понимаешь, что то, что есть пальма, которая дает тебе тень, есть нарушение реальных законов научного физического мироздания, потому что ничто не обязывает этот мир быть таким, чтобы мы были в нем и выживали. Ведь мир имеет бесконечную анархическую свободу, если представлять его физическим образом согласно представлениям 19-20 веков такой гомогенной вселенной, возникшей после большого взрыва. Мир имеет бесконечные вариации в том, чтобы самоорганизовываться, как ложатся камни, как фишка ложится. Тем не менее он существует очень определенным образом, причем таким, в котором стоит комочек живого существа в очень узких температурных пределах: чуть выше или чуть ниже и он будет уничтожен, таким образом, что Вселенная вокруг нас выглядит как будто созданной под нас, а мы являемся ее хозяевами и центром. Это против статистических законов вероятности, это нарушает все наши представления о втором начале термодинамики, о любых законах, потому что эту Вселенную ничто не обязывает быть такой, а то, что она такая, говорит о том, что есть некий взгляд субъекта на ничто, ничто, которое как пятно Роршаха, вы знаете психологические опыты с кляксой, мы бросаем чернила на бумагу и получается аморфная бесформенная клякса. Нормальный человек говорит: «Я вижу кляксу», ненормальный шизоидного типа — «Я вижу верблюда, убегающего вдаль, я вижу голову старухи». Реальность взгляда Субъекта состоит в том, что этот взгляд пронизает ничто и возвращается в виде интерпретированной Вселенной.
Это и означает, что Бог говорит: «Космос — это мир из ничто», то есть он смотрит в ничто и это ничто под его взглядом превращается во Вселенную. Как? Не то, что это вытесывается, просто это взгляд, который интерпретирует некую чистую анархию хаоса своим волевым усилием. Поэтому и говорится, о том, как Аллах творил мир «Он сказал: „Будь“ и стал». Что это значит? Это и есть взгляд субъекта на пятно Роршаха. В тот момент, когда этот взгляд закроется или хозяин пожелает перейти к другой интерпретации, все, что содержалось в первой интерпретации, исчезнет.

Вопрос. — Во сне человек не осознает, что он спит. Он умер?

— Дело в том, что, с моей точки зрения, есть фундаментальная разница между состоянием спящего и бодрствующего человека. Когда, просыпаясь, мы говорим, что видели сон, или думаем, что видели этот сон, когда спали, мы ошибаемся. Мы так же не можем знать, что мы видели во сне и что мы чувствовали во сне, как мы не можем знать, что мы видели в состоянии клинической смерти. Люди, которые рассказывают о тоннелях света, о существах, которые ждут их в конце, говорят не более, чем о потоке образов, которые овладевают ими в момент пробуждения. Так называемые сны это просто пассивная нагрузка образов, которые лежат в нашем бессознательном, с которыми наше «я» сталкивается, выныривая из черной воды сна на поверхность. Мы получаем все эти сюжеты, которые длятся часами, в течение той доли секунды, когда мы пробуждаемся, то есть все, что мы знаем о наших снах это часть нашего бодрствующего состояния. Все это различные формы нашего активного свидетельствования. Недаром говорят, что реальный сон, когда мы спим, это «малая смерть», а в малой смерти, как и в большой смерти, мы одинаково не можем знать, что мы умерли или что мы спим. Когда мы спим реально, мы находимся в чистом ничто, только когда мы пробуждаемся, мы получаем полный объем знаков, символов, сюжетов, все это происходит только при пробуждении.
У Флоренского есть рассуждение о том, почему длинный сюжет сна, когда после целого ряда приключений нас ведут на гильотину, обрывается звонком будильника в том момент, когда падает топор. Это значит, что там течет обратное время человек же не может во сне знать, когда зазвенит будильник и подстроить гильотину к этому звонку. Флоренский говорит, что есть некий обратный конус, то есть от звонка мы выстраиваем сюжет, будто это гильотина, дальше все развертывается в этом обратном направлении, а, просыпаясь, мы думаем, что мы спали, спали, спали.

Вопрос. А конус это что? Обратное движение?

— Конус это то, что время сюжета разворачивается с момента звонка будильника. То есть мы не видели сна, когда спали, только со звонком будильника мы начинаем видеть некий образ, который мы считаем в течение двух часов видели во сне.

Вопрос. Имеет ли большое значение традиция в Исламе, то есть как в христианстве, я имею в виду. Должен ли человек соблюдать традиции, поститься, молиться?

— Это не совсем касается проблемы судьбы, однако это очень важный вопрос. Это не совсем традиция, это установление. Каждая традиция имеет механизмы своей реализации. Человек на может, если он конечно не является салонным интеллигентом, который абсолютно не несет ответственности за свои слова, за свою позицию, он не может сказать, что я являюсь христианином, буддистом или мусульманином, и ничего для этого не делать. Традиция должна как-то фактически в нем оживать, работать, использовать его как инструмент. Что он для этого должен сделать?

Коран, или иными словами Всевышний Господь, который дает это Откровение и словом которого Коран является, говорит, что мусульманином является тот, кто, во-первых, верит во Всевышнего Аллаха, то есть единого и единственного субъекта, который является единственным живым, во-вторых, он верит в его ангела, то есть тех духов, которые, будучи не субъектами, а существами, исполняют волю этого субъекта. В-третьих, Судный день, то есть конец истории, когда все, что существовало, все сущее, встанет перед самим собой, как перед зеркалом, и смысл будет определен непосредственным образом. В-четвертых, вера в Пророков, которые принесли это знание. Это во что он должен верить.

Далее он должен простираться ниц, то есть молиться, держать пост в установленный месяц, то есть рамазан, давать очищение, то есть давать от своих доходов определенную долю на поддержание физического существования сирот, вдов, малоимущих и т. д. Вот эти элементы, которые четко определены, в которых конкретизировано, сколько раз, как молиться, когда пост и т. д. — они составляют практику реализации Ислама, после которой человек считается мусульманином и после чего к нему можно предъявить претензии, сказать ты плохой мусульманин, да, ты моешься и платишь деньги, но Бог видит, что у него в сердце, это сердце холодное, это сердце лицемера, хотя внешне все соблюдается. Но это уже все осуждение, предъявленное ему как мусульманину, потому что мы не можем человека, который сказал, что он мусульманин, но ничего для этого не делает, воспринимать всерьез.

Однако, если он заявил публично шахан и сказал: я верю, что нет Бога кроме Аллаха и Магомет его Пророк, тем самым он взял на себя те обязательства, которые подвергают его определенным обязательствам перед данной профессией.

Вопрос. В христианстве, если я хочу попасть в рай, я не могу уже воровать, прелюбодействовать и так далее. Есть ли в Исламе то же самое?

— Все системы запретов на воровство, на убийство — это система интегрального Ислама, который начался не с Пророка Магомета, а с Пророка Ибрагима (Авраама), потомком которого является и Иисус и Магомет, только от двух разных ветвей. Иисус является потомком Авраама через Исаака, а Магомет через Исмаила. Это единый дом, единая пророческая цепь, существующая сегодня более четырех тысяч лет, и внутри нее существует одна система законов установлений и запретов, которая вновь и вновь оживляется и восстанавливается Моисеем, Иисусом и Магометом, до этого, естественно, тоже были Пророки, более древние. Всего Коран упоминает 28 пророческих имен, включая имя Пророка Авраама. Естественно, что запреты те же самые.

Но тут есть тонкость. Вы когда говорите о попадании в рай в христианстве, в реальном, историческом, ныне действующем христианстве, есть специфика. Христиане считают, что Христос умер за них на кресте, тем самым решив проблему грехов человечества. Нужно просто отождествиться, ассоциироваться, принять эту жертву Христа, а это осуществляется через таинство Церкви (вкушение евхаристии), то есть фактическое ассоциирование себя с этой жертвой Христа вбирает человека в тело Церкви, а дальше уже там милость Всевышнего, например, он может и воровать, но, поскольку он искренне, со слезами, с раскаянием принимает евхаристию, на исповеди он говорит: «Я убил, батюшка, отпусти мне грехи», — тот отпускает ему все грехи и говорит: «Больше не греши», а потом допускает его к причастию. Тот вкушает тело Христово, и после этого может надеяться на милость Господа и на то, что, чтобы он ни сделал, все равно будет прощен. В Исламе, конечно, не так. В Исламе существует общий принцип личной ответственности, как сказано в Коране: «Не понесет женщина бремя беременных», то есть если одна женщина беременна, другая не может нести ее бремя, так и другая душа не может отвечать за другую. Человек, совершивший некое деяние, должен этим деянием предстоять. У него есть две формы ответственности, одна социальная по шариату он должен отвечать за правонарушение, а другая это Страшный Суд. Он может быть прощен, если он сделал искреннее талба. Но он лично отвечает перед Богом за то, что он сделал сам.

Вопрос (...)

— Архаические люди были вынуждены верить в судьбу, поскольку для них судьба была единственным сосредоточием божественного и светового в их человеческой юдоли. Но поскольку судьба не может превозмочь бесконечную силу рока, постольку возникает трагическая перипетия героя, который является носителем судьбы, как избранник неких космических сил, но все равно обречен на поражение, и, собственно говоря, это и есть суть греческой, германской, общеевропейской ментальности, героической, и вот эту проблему решают только через жертву, только через концепцию о жертве, потому что герой стремится быть победителем. Но он обречен, он становится жертвой, желая быть победителем. Иными словами, герой — это пораженец заранее. Его знание, что он пораженец, при том, что он продолжает сопротивляться, составляет сущность трагической коллизии.

В Исламе, так же, как в Христианстве (вообще говоря, мы мусульмане считаем, что Ислам существует 4 тысячи лет, с Авраама, то есть это Большой Ислам, единобожие, которое имеет Пророков Авраама, Моисея, Иисуса и Магомета), человек является жертвой, он сознательно идет на жертву, он знает, что победителем будет Бог, а сам он является своей жертвой свидетелем этой победы, то есть свидетель или мученик (по-гречески мученик и означает «свидетель»).

Вопрос. -А в чем тогда выражается вера в судьбу?

— Сама вера в судьбу — это прежде всего необходимость изначально чувствовать, что твоя жизнь осмысленна, потому что, если мы говорим вне контекста авраамического Откровения, вне контекста Священных Писаний об обычном человеке, языческом человеке, у него есть два выхода: либо полагать, что он существует как предмет или как животное, в этом смысле есть только рок (он родился и он умрет), или он вынужден считать, что у него есть некая судьба, то есть некая сюжетность его биографии, которая имеет смысл. Не просто он родился, кончил школу, поступил в институт и т. д. (это мало чем отличается от того, что родился и умер), а что это все имеет некий смысл, смысл, который не исчерпывается дипломом, семьей, работой. Смысл, в который он должен верить, чтобы не ощущать себя просто животным, это и есть вера в судьбу.

Но если человек исповедует веру в единого Бога, то он свободен от апелляций к судьбе, потому что его световое искупительное начало уже не в событийном смысле, а в том свидетеле, который внутри его существует. Он может быть просто брошен в тюрьму и ничего не видит, кроме голых каменных стен, не имеет никакой событийности судьбы. Но, поскольку он знает, что является носителем знамения великого Бога, он может полагать свободное намерение в своем сердце и не нуждается в судьбе. Он может просто посвятить свою жизнь, даже вот это пребывание в застенке, Богу, который станет вне него и за него победителем против силы мрака, против абсолютной ночи и тьмы.

Вопрос. Вы в начале лекции говорили о том, что только Бог существует, только он жив, а остальные находятся в стадии отсроченной смерти, а потом говорили о том, что Бог делает из хаоса космос. То же самое говорят и про искусство. Цель искусства сделать из хаоса космос. Люди, которые занимаются искусством, по сути делают то же самое. Получается противоречие.

— Проблема только в том, что искусство не достигает своей цели, потому что это некое фантомное воспроизводство определенных моделей, которые тут же десуммируют, потому что, если даже мы возьмем обозримый период времени, например 3 тысячи лет, которые мы существуем, то, во-первых, искусство Ассиро-Вавилонии, Древнего Египта тех ничтожных элементов, которые до нас дошли — оно нам уже непонятно, и те интерпретации, которые мы им даем, целиком на нашей совести. Культурная преемственность поддерживает традицию. Только сакральная (Священная) традиция внутри себя может гарантировать неотъемлемость и подлинность самопонимания, то есть она знает, что она имеет в виду то же самое и в Х и в ХХ в. И то там есть некоторые оговорки.

Что касается несакральной культуры, то мы не может утверждать, что мы понимаем, что имел в виду Сервантес, написав «Дон Кихота», и что испанский язык сейчас имеет ту же семантику, что и в XVI в. Я уже не говорю о более отдаленных эпохах, когда мы видим на фресках ряды воинов и читаем объяснение, что это должно проиллюстрировать величие Тутанхамона, будто это идут покоренные народы отдать дань. Это просто околесица.

Мы не в силах адекватно интерпретировать творчество совсем недавних художников. Более того, часто сами художники не могут интерпретировать свое творчество и говорят, что оно не нуждается в этом, будто хаос внешнего мира они пропускают через себя и таким образом будто бы самовыражаются. Иными словами, человек, когда творит, он либо ничего не имеет в виду, либо имеет в виду то, что высасывает из пальца, или, если он имеет в виду нечто, то это нечто он берет из священной традиции. Так было с искусством готическим, искусством Средневековья, искусством древних храмов цивилизации. В этом случае это про-сто некое ритуальное подражание перводействию Творца, ассоциирование себя с Первотворцом и попытка включиться в творческий акт, либо это просто медиумическое упорствование своего бессознательного. Более того, все продукты этого упорствования тут же растворяются и распыляются, ведь мы существуем не 3 тысячи лет, а где те поколения, которые мы не слышим, где их искусство, где то, что они пытались сказать. В то же время мы существуем в космосе, устойчивом космосе, созданном Его взглядом, и мы знаем, что этот космос существует, во-первых, не 3 тысячи лет, а гораздо больше, а, во-вторых, что смысл этого космоса, то есть тайна сюжета, которая стоит за Вселенной, не может быть нами интерпретирована. Мы в ней участвуем лишь как статисты, которые не читали сценарий.

Вопрос. Вы приводили фразу из Корана, что, во-первых, нет победителей кроме Аллаха, то есть Аллах существует в другом виде в отличие от нас, да?

— К Нему не применима категория «существует», потому что, если Он существует, то мы не существуем. Если мы существуем, то Он не существует. Но заведомо наша реальность, если мы существуем, ничто перед Его нереальностью, если Он не существует.

Вопрос. То есть это разные измерения?

Это не измерения, потому что они несопоставимы, несовместимы. Представьте себе, с этим пятном Роршаха: вот вы смотрите на это пятно, например, на узор на обоях, и у вас возникает осмысленный образ, например, чье-то лицо, или какая-то композиция, какая-то сцена, некая картина. То, что внутри вашего взгляда, та старуха, которая под влиянием вашего взгляда образовалась из этого пятна, она существует? Или в другом ли она измерении? Это просто проявление вашего взгляда.

— Непонятно, Аллах борется в настоящее время или?

— Одновременно для нас это то, что свершится, а для Него, это то, что сверши-лось. В некой великой вечности Аллах уже победитель. Для нас же эта победа состоится тогда, когда мы будем подняты на Страшном Суде. Проблема судьбы для нас, та проблема, которая решается в обреченности в языческом космосе, для верующих в единобожие решается окончательным образом на Страшном Суде, потому что мы умрем, но когда эта Вселенная исполнится предначертания, те, кто умерли, будут оживлены, они поднимутся еще раз. Никто не забыт, ничто не забыто. Этот хорошо всем известный лозунг на самом деле плагиат из фундаментальной традиции единобожия. Для нас миллиарды исчезнувших существ их как будто и не было. Но для Субъекта — единого и единственного Аллаха — все те образы, все те феномены, возникавшие в его взгляде, которые когда-либо существовали, они есть в нем и для него реальны и актуальны. Когда задача Творения будет исчерпана, все они будут подняты, для того, чтобы их смысл предстал им самим, чтобы они все были интегрированы в конечном счете в Него, в их Хозяина, в их Творца, пользуясь терминами искусства, творение возвращается внутрь художника, картина ка бы всасывается внутрь художника. То, что было экстраполировано, выделено на полотно, испытав все превратности этого проявления, потом интегрируется назад, исчезает, ликвидируется в сердце своего Творца. Это происходит на Страшном Суде, это происходит после Страшного Суда, где то, что обладало достаточным критическим запасом свободы, идет в рай, то есть в абсолютный позитив утверждения, а то, что не обладало этим запасом свободы, сгорает, идет в ад, в абсолютный негатив.

Вопрос. — Скажите, пожалуйста, в какой реальности существует дьявол и имеет ли он отношение к судьбе?

— Да, он имеет прямое отношение к судьбе, но не к судьбе индивидуальной, от имеет прямое отношение к сюжетной судьбе конкретного человечества, потому что дьявол попросил у Бога отсрочки, когда он отказался поклониться человеку, потому что он сказал, что человек хуже его. Он ведь не был дьяволом изначально, он был самый великий приближенный к Господу. Дьявол сказал: «Человек хуже меня, потому что Ты создал его из глины, а меня Ты создал из огня». За неповиновение Бог низверг его вниз, хотел уничтожить, но этот низвергнутый ангел (называемый Шайтан и Сатана, что по сути однокоренные слова, первое на арабском языке, а Сатана на иврите и аравийском языке) попросил у Бога отсрочки до Страшного Суда и сказал, что я искушу Твое творение Адама и его потомков, я покажу и продемонстрирую этим, что они ничего не стоят, что их можно дезориентировать, создать для них ложные цели, ложные задачи, ложные концепции. Таким образом я продемонстрирую тщету первоначального замысла поставить человека наместником. Ведь Бог, согласно Корану, ставит человека наместником на земле.

Но не только падший ангел, все ангелы, верные Богу, протестуют против этого. Они говорят: «Зачем Ты делаешь его наместником? Лучше сделай нас. Мы чистые. Мы абсолютно адекватно, как зеркало, отражаем величие Твоей сущности. Мы постоянно возносим Тебе хвалу, мы не можем грешить. А он будет проливать кровь, от него будет всякое нестроение». Самое интересное, Аллах не опровергает их, не говорит, что, нет, я создал нечто лучшее вас, я создал прекрасное существо, которое вы просто не оценили. Нет, Он так не говорит. Он говорит: «Да. Но я знаю то, чего вы не знаете». То есть Он согласен с тем, что говорят ангелы, человек действительно носитель зла, действительно человек будет проливать кровь, человек действительно будет неадекватен, но это все нужно для реализации некоего сюжета, тайный смысл которого не открыт даже таким великим духовным существам, как ангелы, он открыт только одному Субъекту. Ангелы — это существа, а не субъекты, это антологические сущности, это реалии, подобные чашке. Субъектом является лишь человек, вернее отраженной тенью Субъекта, искрой божественной субъектности, брошенной в пепел и глину, она испытывается превратностями этого сюжета, полного крови и неадекватностей, диалектических противоречий. Человек является тенью Субъекта, а единственным подлинным Субъектом, отбрасывающим тень, является невидимый и незримый Бог, то есть та парадоксальная антитеза «ничто», которую мы не можем воспринимать, в которую мы можем только верить. Поэтому и существуют Пророки.

Что такое концепция Пророка? Мы Бога не знаем и знать не можем. Если мы говорим, что мы познаем Бога в акте мистического единения, то это всегда иллюзия, мистический путь, ибо в конечном счете мы познаем все-таки не Бога. Единственное, что мы можем знать, это то, как Пророки нам декларировали, постулировали. То есть мы не знаем Бога, мы принимаем его так, как это нам сказал Про-рок Магомет. И мы можем просто вывести в логическом комментарии из того, что через Пророка Магомета было произведено от Бога, что, да, эта страшная парадоксальная контрреальность, по сравнению с которой всякая реальность, которая для нас существует, заполняет и кажется непобедимой, просто снимается.

Вопрос. — Что имеется в виду под вневременностью?

— Время — есть длительность. Длительность — есть форма энтропии, потому что время может отличаться только конкретным процессом убывания. Есть разные формы длительности, не обязательно то время, которое мы знаем как люди, есть другие порядки длительности. На психологическом уровне мы переживаем совершенно другие темпы дления, когда мы попадаем в некое внутренне психологическое пространство, где время идет более медленно или более близко.

Вопрос. — Есть такие пространства?

— Я имел в виду внутренние психологические пространства, они являются отражением тех реальных объективных пространств, которые являются другими космическими порядками. Всякая длительность, даже очень растянутая, очень глобальная, где день как тысяча лет, а тысяча лет, как день, тем не менее, это все таки длительность. А длительность бессильна против ощущения гиперактуальности, которая есть здесь и теперь. Здесь и теперь в нас, сейчас она очень эфемерна, но она имеет отношение к некой сверхактуальности, которая существует по ту сторону энтропии длительности. Понятно?

— Нет.

— Вы понимаете, что такое актуальность? Ощущение того, что вы находитесь сейчас здесь и слышите меня. Через секунду этого не будет. Если вы подумаете внимательно, то поймете, что и секунда здесь неприменима, потому что это ощущение, что вы здесь и слушаете меня, не передается секундой, минутой, оно как точка, которая не имеет пространства (евклидовская точка не имеет протяженности), так и подлинное ощущение здесь и теперь не может измеряться в единицах времени, не может измеряться в длительности. Длительность — это потеря потенциала, это переход от большего к меньшему, остывание чайника или распыление какого-нибудь предмета или старение тела это четкие характеристики длительности. А здесь и теперь, которое является такой же точкой, как евклидова точка в пространстве, не подвержено убыванию, оно схлопывается разом. Когда вы умираете, для вас больше нет здесь и теперь вообще. Нет никакого процесса. Это есть точка, которая составляет наше присутствие в данный момент, она является отражением некоего вечного здесь и теперь, которое не принадлежит вам, функцией от которого является ваша позиция воспринимающего здесь. Есть здесь и теперь, которое не убывает, не исчезает никогда. Это вечное золотое здесь и теперь, которого нет и нет. А время есть или нет, время измеряется темпом перемен.

Я думаю, мы подошли к тому временному порогу, когда пора закругляться, пора расходиться.