«Человек и...». Лекция в Московской Международной Киношколе

Лекция в Московской Международной Киношколе (03.04.2005 г.)

Сегодняшняя тема была сформулирована в таком суровом варианте: «Человек и...», и мне было предложено это многоточие в теме заполнить. То есть человек и нечто: общество, культура, цивилизация, история и т. д. Когда я подумал, я понял, что любое конкретное дополнение будет такой нестерпимой банальностью, ведь тем, кто предлагает подобную тему, приходит в голову сопоставление человека с чем-то измеренным, изученным и т. д. Ну, например, человек и современная медицина, человек и образование, — это более доступно и понятно.

Человек есть нечто пугающее, человек — это вызов, человек несет в себе напряженную драму, которую исследователь (сам, между прочим, человек), очень боится, избегает и пытается ее скорректировать, поставив человека на фоне такой вот башенки или фигурки. Я подумал, что мы не пойдем по этому банальному пути, а сделаем так: «и» заменим на вопросительный знак, а многоточие оставим. И название у меня получилось: «Человек?...» .Таким образом я вывел тему человека на такую глобальную перспективу, ко взгляду на человека в его абстрактной чистоте, с большой буквы, лишенного всяких привязок к привычному, находящемуся в пределах досягаемости к простым вещам и понятиям.

Если говорить о человеке, то имеет смысл анализировать это понятие в его фундаментальной очевидности, в его вызове. Но надо учесть, что при этом мы сами являемся людьми, и поэтому каждый человек ощущает: то, что он называет Человеком с большой буквы — это не он сам, а то, что находится вне его. Это то, что является неким объектом рассмотрения. Казалось бы: чего проще, обратись к самому себе, взгляни себе в душу, и проблема человека будет решена. Просто если ты человек, Петр Иванович, то наведи на себя самостоятельно zoom, и рассмотри в деталях — вот он тебе, собственно, и есть человек. Ан нет, ни один Петр Иванович не хочет согласиться с тем, что человек исчерпывается им, или с тем, что человек — это то, что конкретно ходит по улицам, сидит и т. д. На самом деле, человек — это великая неопределенность, которая очень условно связана с тем, что представляем собой мы сами. Сколько бы мы не занимались самоанализом, рассмотрением самих себя в качестве примеров человека, мы все равно будем очень далеки от реального содежания этого понятия, потому что человек, люди, имеют в виду не самих себя. Люди имеют в виду некую проблему, некий смысл своего существования, который им заведомо показан, но не дан. То есть человек есть обозначение вектора или обозначение траектории, человек есть обозначение некого горизонта, к которому мы имеем отношение через наш взгляд. Человек — это не мы сами, человек — это то, куда мы смотрим, всегда смотрим. И вот оказывается, что в этом плане, мы можем смотреть в разные стороны.

Есть взгляд на человека, который строго квалифицирован метафизической традицией с древнейших времен, есть описания человека, которые дают великие традиции прошлого и настоящего (традиция не является продуктом самодеятельности общества, это глобальное знание, которому нет времени, которое не является продуктом исследований, оно просто либо принадлежит пониманию, либо можно не иметь о нем никакой информации). Мы подразумеваем такие великие традиции как даосизм, индуизм, то есть сакральную метафизику, на западе это неоплатонизм, неоплатоническая школа, отголосками которой явилась вся европейская философия, вплоть до Гегеля (классическая немецкая философия). Метафизическая традиция, имеет очень конкретный взгляд на человека, где человек не есть предмет исследований того, что находится здесь и теперь, ходит по улицам, сидит в офисе, но некий горизонт, проблема, то, чего мы заранее лишены, но к чему стремимся.

Что же это за человек в метафизической традиции? Он, конечно же, является объектом изучения, он не здесь, не внутри, это — глобальный, человек, который стоит как гигантская тень между Землей и звездным небом. Это человек, который представляет собой микрокосм, парадигму всего существующего. Это живое древо, связывающее миры, это то, что ногами упирается в Землю, головой уходит в небо; одна рука его поднята вверх и переводит грубые энергии в тонкие сферы, другая рука его опущена вниз, и он сгущает тонкие энергии сверху, посылает их вниз и питает Землю небесной энергией. То есть человек — это медиатор между верхом и низом, медиатор между Землей и Небом. Такой глобальный человек представляет собой, с одной стороны, аналогию всему, с другой стороны — это как бы инверсия тотального бытия. Скажем так: если есть большой космос с его протяженностью, с его звездами, с его мирами, населенными разными существами, то все они, будучи опрокинутыми как бы в лужу или в лежащее зеркало отражаются мгновенно и тотально в этом зеркале. Это микрокосм, в чем они отражаются, это существо, которое — в отражении — содержит в себе все. Вот это и есть человек, который одновременно отражает все и является медиатором между всем, между Землей и Небом. В конечном счете, это великое существо, которое выступает как модель всякого существа, как парадигма. Оно никуда не движется, у него нет каких-то задач и целей, потому что в нем все схвачено, все решено, это некий тотальный принцип, и именно в этой роли человек выступает как горизонт для тех, кто смотрит в этом направлении, для тех кто ищет этого «человеческого» именно через метафизическую традицию. Это и есть горизонт, к которому люди обращают свои взоры и видят, что там, на краю горизонта, за краем Земли выступают как бы они же сами, но только в громадном, увеличенном до бесконечности размере. Человек, который отбрасывает тень на весь небосвод, захватывая звезды, облака... И это царь мира, это сын Бога, даже можно сказать, что это и сам Бог. Да, в конечном счете, это великое существо с точки зрения метафизической традиции: Большой человек, совершенный человек.

Когда исследователи, метафизики пытаются, в конечном счете, сказать об этом тотальном и глобальном человеке последнее, то они не могут это великое существо отличить от Бога. В чем разница? Да ни в чем. Великое существо, как человек, который является совершенным человеком и так называемым Великим человеком, он практически не отличается от того, что метафизическая традиция понимает под Богом.

И здесь, чтобы понять и двигаться дальше, мы все-таки должны ответить на вопрос: «а что метафизическая традиция понимает под Богом?». Пока мы не поймем, что метафизики всех времен и народов понимали под Богом, мы во-первых не поймем и пафос этого утверждения Великого, Совершенного человека, от Земли до Неба; мы не поймем, кстати говоря и, пафос атеистов, которые по каким-то причинам всегда, даже в достаточно в такие традиционные времена отрицали существование Бога.

Между прочим, я всегда был убежден, и многие со мной в этом плане согласятся, во всяком случае, я находил эти подтверждения в традиционных текстах, в классических текстах, что идея Бога гораздо более логична, математична, обоснована и очевидна, естественна, по сравнению с идеей отрицания Бога. Это не значит, что то или иное более справедливо, потому что логичность, рациональность, очевидность — это еще не доказательство правды. На самом деле, правда может быть очень абсурдной, жестокой, страшной и двадцатый век это понял через такую трагическую культуру кризиса, он понял, что правда может ничего общего не иметь с красотой, совершенством и позитивом. Но, тем не менее, с точки зрения требований к разуму, идея Бога безусловно гораздо более нормальна, чем идея его отрицания.

Почему? Потому что если мы посмотрим на идею Бога не так как в двадцатом веке смотрит агностик, которому идею Бога предъявляют в заранее абсурдной форме, что это некий дед мороз на облаке или некий такой тайный распорядитель, непостижимый Хоттабыч, который стоит за пеленой внешней видимости, который двигает вещами или тотальный сверхкудесник, некий глобальный демон. Все эти детские идеи, они являются порождением современного сознания и такого постмодернистского обыгрывания, сознательного непонимания, что такое идея Бога. И поэтому постмодернисты как неоатеисты такого агностического толка, они борются не с идеей Бога, а с собственными фантомами по этому поводу. Идея Бога очень фундаментальна, серьезна и коренится в такой самоочевидной логике. Бог — это точка, в которой Бытие встречается само с собой. Когда взгляд человека падает на судьбу, падает на предъявленное ему множество явлений, феноменов, то он чувствует, что за этим стоит некое утвердительное движение, которое порождает все это многоцветие окружения: цветы, пчелы, звезды, облака, другие существа. Тяга, как бы прущая сила возможностей, которая пронизана неким таким пафосом «Есть!», это дано. Но оно дано как бы вслепую, оно прет и прет как трава, которая не знает о своих корнях. Но в какой-то точке, какой-то перспективе если она прет по кругу, она встречается сама с собой, это Бытие смотрит само в себя и себя узнает. И в этом узнавании реализована вся полнота возможностей, безграничная полнота явлений, в этом узнавании осуществляется исчерпывающее, последнее понимание Бытием самого себя; Бытие встает перед своим зеркалом. Эта точка встречи Бытия самого с собой, она происходит как раз в форме Великого существа, которое метафизики и называют Богом. Бог есть великое существо, в котором Бытие обретает себя, видит себя и встречается само с собой. Эта идея настолько прозрачна и настолько очевидна, что она всегда довлела над сознанием и видением человечества и всегда руководила всеми ориентациями, всеми векторами философского онтологического исследования и созерцания.

На самом деле, из самой формулировки «бытие, встречающееся само с собой» видно, что здесь заложена некоторая простая очевидность, от которой как бы никуда не деться. Да, есть Бытие слепое, которое мы видим, мы его видим как нечто внешнее, но мы ему сопричастны, и мы знаем, что в динамике этого бытия оно где-то должно замкнуться на себе и где-то обрести себя, понять самое себя, как некое существо, которое всю жизнь провело в темной комнате и не знало как оно выглядит и не знало, что оно — это оно. Оно внезапно понимает, что оно — это оно, когда внезапно оказывается перед зеркалом и вдруг наступает шок понимания того, что «это же я». И эта встреча с зеркалом, это понимание, это узнавание Бытия о самом себе и в самом себе в форме Великого существа считается всегда абсолютно прекрасным. То есть, узнавание Бытия о себе, встреча Бытия с собой есть тот максимум позитива нахождения, обретения, в котором осуществляется финал равновесия, гармонии, блаженства и красоты.
И всюду мы находим одно и тоже, бытие, сознание, блаженство. Находим мы САТ СИТ АНАНДА у индусов, Бытие — как высшее благо у Платона, а благо — это блаженство, сознание, обретение, встреча с собой, некий неувядаемый позитив, у которого нельзя даже отщипнуть что-нибудь, он будет неумолим и неуменьшаем. Вот все это происходит в форме Великого существа. Это как бы существование, а встреча Бытия с самим собой происходит в существе, а что такое существо? Чем существо отличается от существования стихийного утверждения «есть»? А существо — это организация Бытия в некий порядок. Когда вы просто видите мельтешащий калейдоскоп феноменов, то это как ковер, это не имеет ни смысла, ни встречи с собой. Есть некий порядок как противоположность хаосу, как противоположность неопределенности (ключевое слово здесь именно неопределенность). Существо есть образ обратный неопределенности, то есть это чистая определенность. Иными словами бытие встречается с самим собой в форме безграничной определенности. И тогда эта встреча и есть Бог, с точки зрения метафизики.

Что это за определенность? Определенность существует в системе хаотического, феноменологического мира, феноменологического проявления Бытия, определенность существует только в единственной форме, единственной парадигме. Это строго определенная иерархия, которая по своей природе не может быть ни чем иным, как иерархией причин и следствий.

Иными словами «что такое Великое существо, что такое тоже самое, что Великий человек или совершенный человек?». Это иерархия, в которой наверху стоят субтильные состояния Бытия, а внизу более плотные, более грубые и т. д. Более плотные выводятся из более плотных. Иными словами Существо — это причинно-следственная иерархия плотности, в которой более густые плотности выводятся из более тонких плотностей, иными словами Земля раскручивается из Неба через ряд последовательных проявлений и нисхождений. И обратного хода не может быть, по той простой причине, что вы не можете достать колодец из ведра, вы только ведро можете достать из колодца. Ведро — это сгущенное, плотное; а колодец — это тонкое, субтильное и т. д.

И это причина, которая всегда располагается в этом метафизическом мире сверху. Земля как гармошка, как веер, раскручивается, все более и более уплотняясь из неба, как куб выводится из сферы, потому что символом Земли является куб — это минимальное пространство, ограниченное максимальной поверхностью, он выводится из сферы. Это чистая геометрия, геометрия плотности, она и есть иерархия, которая господствует в организации Великого существа, противостоящего чистому хаосу.

Если вы посмотрите вот на эту концепцию иерархии с другой немного стороны, свежим взглядом, то вы обнаружите одну такую специфику: весь этот причинно-следственный ряд принадлежит к некой общей реальности, общей плотности, он, что называется, консистентен, он непрерывен в своей динамике, то есть иными словами, хоть тонкая, хоть грубая, но в этой иерархии нет прорыва, нет нарушения этой линейной связи причин и следствий. Это существо является по отношению к самому себе единым и самотождественным. Его определенность состоит в том, что оно монолитно. Когда мы смотрим на Великое существо, мы понимаем, что оно все возможности включает, оно определенно тем, что в нем нет ничего, выходящего за его пределы, намекающего на что-то другое. Это существо в своей определенности, в своей иерархичности... это, конечно, праздник утверждения, праздник Бытия, но... это есть и абсолютная несвобода.

Вот, то что мы сейчас изложили, картина существа, которое является зеркалом вселенной, в котором бытие встречается само с собой, и познает себя, торжествует, и в этом преодолевается... Почему, собственно, это праздник, почему люди называют это Богом, почему они смотрят вдаль, в сторону этого великого существа как в сторону горизонта? Потому что над человеком (как он есть — физически — как мы все здесь сидим), над ним довлеет рок. Рок с буквой «к» на конце. Что такое рок? Это второе начало термодинамики: чайник, снятый с огня, становится только холоднее, все в мире остывает, если к нему не подключены внешние источники подогрева. Все остывает и сжимается, а на мир как духовный так и физический действует сила некоего поля, которое все сводит в некую общую, остывающую кучу, закручивает все это в некую такую спираль, которая сжимается, превращаясь в точку, а потом исчезает — это гравитация. Гравитация и остывание, второе начало термодинамики, тесно связаны, а, возможно, они — тождественные категории.

А в таком поэтическом, высоком смысле у Софокла, у Гомера — это рок. Это означает, говоря экзистенциальными словами, экзистенциальными терминами, что все мы исчезнем, что поколения прейдут как волны, что смыслы и построения, и планы развеятся как иероглифы, написанные на песке, все стирается. А вот это великое существо, которое достигло колоссального успеха в реализации встречи бытия самого с собой и полноты всех возможностей, которые репрезентованы в нем как реальные — оно стало неуязвимым для второго начала термодинамики, оно не остывает, потому что в нем нет принципа сжатия, в нем пришло все к такому гомеостазу, из которого уже не возможно выйти. Это вечность. Это вечность полноты проявления, это вечное Да.

Для человека происходит подключение к этой перспективе через аналогию, потому что здесь мы находимся в царстве аналогий: что внизу, то и вверху, только через ряд ступеней можно к этому приблизиться. Для него, для человека в метафизическом горизонте — это очень важная перспектива ухода из-под действия рока.

Есть другой взгляд на человека. Взгляд на человека, принципиально противоположный, его называют сегодня экзистенциалистским взглядом. Взгляд на человека, как на смертное существо, которое брошено в хаос и абсурд дезорганизованного существования. Многие считают, что это модернистский взгляд, который появился в конце 19 века, вместе с Ницше, Шопенгауэром, а потом был подхвачен другими экзистенциалистами, и это атеистический взгляд, который игнорирует такую очевидную и красивую вещь, описанную мною только что, то есть великое существо, как место встречи бытия с самим собой. Как же можно это игнорировать, ведь это настолько очевидно, математически обосновано как дважды два четыре. А берется за точку отсчета человек, который не то что бы вот стремиться к этой перспективе, а тот человек, который стоит вот здесь, который еще не знает, что ему куда-то надо стремиться, он еще хочет разобраться, где он оказался, что он такое. И оказывается, что он на самом деле есть некая неопределенность, которая проваливается сквозь самого себя, потому что все мы тонкие — земля не держит, земля расступается под ним, а смыслы исчезают — все является неопределенным. Оказывается, что его взгляд вот за тот горизонт, где поднимается великая тень, полная звезд и облаков, великое существо, к которому он стремился — это была только попытка уйти из его страшной ситуации здесь и теперь, в которой он является огромным вопросительным знаком, погруженным в ночь. И он хочет уйти к той великой тени, он хочет протянуть ей руку, хочет, чтобы та тень тоже протянула ему руку, чтобы спасти его из этой неопределенности. Он называет эту тень высшей определенностью, он считает, что эта тень победила хаос, но если отказаться от жажды помощи с той стороны горизонта великого существа, если посмотреть на себя в той чистой непосредственной правде, которая обретается только таким сократовским беспристрастным взглядом внутрь себя, что мы находим?

Мы находим, что человек является существом двойственным. Не тем единым, состоящим из красиво переходящих друг в друга субтильных сплавов, которые порождают более плотные — небо, которое сгущается в землю, дух, который сгущается в материю и все это с тонкими, практически неощутимыми нюансами, которые как бы переходят друг в друга непрерывно — а здесь мы находим очень жесткую двойственность, кристальную: свет и тьма. Человек, который находится здесь, реально, это человек, который состоит из бытия, подобно тому, что он приписывает этой великой тени, а второе — смерть. И смерть, которая не то чтобы ждет его снаружи, такая курносая с косой, а смерть, которая сидит внутри него, как лягушка на болоте, которая сидит внутри него, как некий центр его существа, трепещущий и страшный, только ожидающий момента, чтобы взорваться. Эта смерть есть его внутренний центр. Почему?

Ведь достаточно человеку просто испугаться, достаточно просто выйти за пределы обычного повседневного сновиденческого существования, достаточно человеку в темной комнате, где он никого не ожидает, встретить, топнуть или крикнуть, чтобы он подскочил на полметра, и он оказывается лицом к лицу с этой смертью, сидящей внутри. Почему вдруг у него так подскакивает давление, трясутся руки, выступает холодный пот на лбу?

Потому что он заглянул внутрь себя и увидел там черную дыру. Стоит человека испугать, как он обнаруживает эту черную дыру. В следующий момент впечатление отходит, остается только адреналиновый шок, руки перестают трястись, он начинает ругаться, он начинает компенсировать разными приемами этот момент, который он испытал в момент истины, но главное, что он испытал: это встреча с черной дырой внутри себя. Это страшная неопределенность, противоположность той определенности, которую он положил и обосновал словом Бог вне себя. Неопределенность внутри, это совершенно другой человек, но тоже, это человек не эмпирический, это не человек-социолог, это не человек-педагог, это не человек из каких-то конкретных исследователей субкультур, т. е. это не человек — как некий объектный предмет или повод для исследований, нет. Это именно человек в чистом виде, только противоположный тому метафизическому, единому человеку. Это человек двойственный, реальный, человек, который находится здесь, и который по-своему столь же безусловен и столь же огромен, человек, который состоит из двух моментов: тело, психика, все эмпирическое, он чувствует, он испытывает давление на себя, он испытывает гнев, холод, т. е. весь комплекс, привязанный к этой пространственной точке, и внутри него есть черная дыра, которая противостоит всему этому. Если его испугать, с него сдирается шкура непосредственного потока впечатлений и обнажается неопределенность. Неопределенность, которая, если на секунду затянуть этот опыт, его просто убьет, просто он исчезнет в этой черной дыре. Вот этот двойственный человек, человек экзистенциальный, оказывается, существует не с момента, когда Ницше пришел и объяснил о его существовании. Нет, этот человек был открыт совершенно альтернативной традицией, не метафизической традицией, которая известна через Платона, а традицией пророков. Первым, в исторической памяти человечества, кто указал на двойственность человека, состоящего из бытия и ничто был Авраам, пророк Авраам. А все последующие пророки, которые вышли из его лона и являются поколениями его потомков, это как бы единая семья, призванная к некой миссии, единая семья теологов или единая семья тех, кто вступил в контакт с совершенно альтернативным представлением о Боге, чем то, что я сейчас изложил. Т. е. тот Бог, который является Богом Авраама и его потомков: Моисея, Иисуса, Мухаммеда — это совершенно не тот Бог, о котором я сейчас говорил (который является встречей бытия с самим собой). Нет, это тот Бог, который стоит за опытом испуга от шока в темной комнате, это тот Бог, намек присутствия которого мы переживаем, когда неожиданно встречаемся не с тем, что ожидали, когда кто-то крикнет у нас над ухом, когда мы от ужаса подскакиваем, обнаружив что за нами затормозила машина, десять сантиметров не доехав до наших лодыжек, и что еще секунда, и мы были бы разбиты и раздавлены. И когда мы осознаем это и испытываем запоздалый страх и некое растворение существа, то мы встречаемся со следом того другого Бога, который является Богом Авраама, Исаака, Иакова, Моисея, Иисуса и Мухаммеда, Богом-пророком. Не Богом Платона, но Богом пророков, и это совершенно другая реальность, это реальность, которая проявляется для нас в фокусе и полюсе неопределенности.

Теперь подумаем: вот сейчас, когда мы описываем метафизическое видение человека, как глобальную организацию субтильного и грубого, как организацию бытия, которое само себя любит, само с собой встречается, само себя реализует... А вот там неопределенность, которая вызывается в нас переживанием, которая вызывается в нас шоком, это именно та неопределенность, этот хаос? — Нет. Неопределенность, о которой мы говорили в первом случае — это броуновское движение, оно описывается статистическими методами, т. е. это математические методы, которые условно описывают вероятностные позиции каждой точки, каждой песчинки. Эта неопределенность — как бы играющая светотень, это неопределенность того, что мы видим, когда лапы ели, подсвеченные солнечными лучами колышатся и оставляют на стене дома пятнистую тень, которая прыгает, неуловима совершенно, которую нельзя зафиксировать иначе как сумбурное, общее впечатление, вот та неопределенность. И та неопределенность, неопределенность тени, неопределенность мерцания, неопределенность броуновского движения частиц в жидкой среде — оно не является свободой. Хаос не является свободой, потому что хаос измеряется количеством, потому что хаос мы считаем. Как бы не было сложно, но вы можете математически посчитать вероятностные позиции любой точки в броуновском движении. На самом деле, когда нам говорят, что свобода — это выбор, нам лгут, потому что если свобода — это способность пойти в одном из двух, трех, ста направлений, то эта свобода конечна, эта свобода базируется на стохастике альтернатив. Значит, она является плоским, конечным, исчерпываемым понятием. Зачем мне такая свобода, которая не содержит в себе религиозной бездны, зачем мне свобода выбора между колбасой и сыром, свобода остаться дома или выйти на улицу. Да, я понимаю, что для огромного большинства нормальных обычных людей — это и есть свобода, и все они готовы бороться за такую свободу. Попробуйте ограничить свободу передвижения в таком бытовом языке, попробуйте сказать, что вы не имеете права выезжать за пределы кольцевой дороги и вы сразу почувствуете страшное напряжение и страшный негатив, но на самом деле, речь идет в данном случае не о свободе, нам подменяют одно понятие другим. А на самом деле, когда речь идет о выборе между: остаться дома или выйти на улицу, выпить молока или пива, речь идет о возможностях.

Свобода же — это совсем другое. Свобода — это непричастность к тому плану, который прозрачен для самого себя, исчерпаем и конечен. Сводоба — это та неопределенность, которую вы встречаете в момент испуга, потому что когда вы встречаете в момент испуга эту черную дыру, когда вы встречаетесь с ней, вы понимаете, что она не является частью вашего опыта, она не из внешнего мира, она не принадлежит нервной системе, эта черная дыра не является вашим бессознательным, это не продукт вашей мозговой деятельности, это нечто, чего в архитектуре вашего эмпирического существования нет. Вы сталкиваетесь с тем, что внутри Вас ничто, которое живет, тайно сидит, как некая лягушка в засаде внутри вас и ждет какого-то момента, очевидно, момента конца, чтобы распуститься как цветок в полную силу в момент вашего исчезновения. Но тем не менее эта штука работает. Почему? Потому что она противостоит всему остальному миру внутри вас и делает вас тем, что вы есть. Почему человек уникален, почему человек воспринимает весь мир вокруг себя? Потому что внутри него есть нечто, что не подобно ничему остальному. Если бы этого не было, он был бы как камень среди камней, а так он ощущает свою особую уникальность, которая есть сию секунду как нечто нетождественное ничему. Вот эта точка черной дыры, которую он обнаруживает в момент испуга, это и есть эта уникальность. Парадокс в том, что уникальность его бытия обнаруживается только через его ничто, через его смерть, отложенную смерть, которая внутри него сидит и ждет вот этой вот черной жабы. И об этом, именно об этом говорили все Библейские пророки, все они говорят о некой страшной скорби, которая с другой стороны является залогом их заветов, чем-то бесконечно более грандиозном, чем просто бытие. Именно вот эта вот черная дыра есть некий знак того, кто говорил с Моисеем, к кому взывал Авраам, отказываясь верить и поклоняться звездам, луне, ветру и т. д., отрицая весь видимый космос, во имя поиска того, что является абсолютной альтернативой всему.

И вот этот момент, он связан с принципом истинной свободы. Но в той форме, в которой эта неопределенность существует внутри нас, которую мы обнаруживаем в момент шока, в момент испуга — это лишь залог и завет, залог и обещание свободы, которая может реализоваться как свобода в ходе совершенно другого пути, когда человек на самом деле понимает, что этот черный, пугающий центр внутри него — есть некий якорь, от которого по некой цепи он должен идти в совершенно другом направлении, чем то о котором мы говорили в качестве этого образа метафизического великого существа, где бытие встречается с самим собой, это совершенно другой, это противоположный путь, это путь не наружу, а внутрь, это путь не к гармонии иерархий между тонким и грубым, а это путь к парадоксу, который выходит за пределы всякой иерархии. Неопределенность свободы — это страшная вещь, которая является потенциалом социального термояда, я бы сказал даже это термоядерная мощь в чистом виде, которая может иметь физическое, социальное и любое применение. И я бы так сказал: общество, в которое человек погружен, как муха в янтаре... субстанция янтаря не имеет никакой другой задачи кроме того, чтобы заморозить, сковать и сделать виртуальной эту черную точку, этот потенциал свободы, который живет в сердце каждого. Поэтому ему предлагается альтернатива совершенно очевидного праздника бытия, стремления к великому существу, которое является парадигмой всего сущего и аналогом его вместе с тем, поэтому ему предлагается масса великолепных решений, но все они представляют собой ложь. Эта ложь, она подтверждается через социальную призму, через очки общества, в качестве очевидной, самодостаточной явной истины, и тем ни менее она — ложь. Я не хочу сказать, что бытия нет, что оно не встречается с собой, что нет великого существа, что это великое существо не представляет собой иерархию субтильного и грубого, нет, все это есть. Это есть как факт. Но это является ложью как предмет духовного стремления.

На самом деле, уже Достоевский... Достоевский был в этом не первый, но он с особенной силой понял, что истина и правда не тождественны. И у него есть такое место, известное, многократно цитируемое, на котором, можно сказать, оттоптались поколения критиков, включая Померанца. А это именно то, что если бы было такое возможно, чтобы Христос не был бы с истиной, то я, говорит Достоевский, предпочел бы быть с Христом против истины, нежели с истиной против Христа. Здесь описано глубочайшее недоверие к той страшной бытийной лжи, которая превращается в правду за счет социальных очков.

И вот здесь интересный вопрос я бы поставил. Все мы, конечно, слышали о том, что германский экзистенциализм в 19 веке пришел к такой идее, что есть человек как некая промежуточная стадия, как переход к сверхчеловеку или как некая черточка, прочерк, между недочеловеком и сверхчеловеком. Сверхчеловек и недочеловек — эти категории как динамический выход из такого неустойчивого равновесия неопределенности, которым является человек, оно всегда было очень заманчиво. Но давайте подумаем: можно ли представить себе, если мы говорим о метафизическом человеке, как о парадигме, как о зеркале, как о мере всех вещей; по отношению к нему может быть человек или недочеловек?
Нет, потому что это самодостаточная, гладкая такая, скользкая вещь, как некое зеркало. Можно ли быть более или менее зеркальнее зеркала? Да нет, потому что принцип отражения — он самодостаточен и равен. Он, конечно, может быть темнее, светлее, более отполированным, но, в принципе, идея рефлекса не предполагает вариаций. Возьмем обратный вариант, тот, который, мы говорили в ситуации с двойственным человеком, центром которого является неопределенность, человеком-пророком. Может ли по отношению к нему быть сверхчеловек или недочеловек? Нет, тоже не может быть, потому что этот человек, в центре которого черная дыра, превзойти его невозможно, потому что превзойти его можно только, как бы устранив человека как предмет разговора. Он является неким инструментом в руках того...

Далее запись обрывается.